охоту филин. Отец Епимах оглядел совсем потемневший в предвечерних сумерках сруб. Казалось, он еще глубже ушел в землю. Много думал инок о его созидателях. Вздохнул от накатившей от чего-то гнетущей грусти... Случалось, что-то будто находило на Епимаха; начинала вдруг мучить его неясная, тревожная мысль: то ли от грядущей беды какой, то ли от чувства, будто не одни они хозяева на диком острове этом — богом, но не людьми, забытом. Дурными причем людьми. Чудище мохнатое — Диво Лесное, разумеется, не в счет. И мучило его это смутное предчувствие неведомой опасности до той поры, пока не обрело наконец реальные очертания в образе паруса, показавшегося в один из редкопогожих дней на горизонте безбрежной океанской глади. Спустя некоторое время судно вошло в укрытую от всех ветров и посторонних взоров бухту на северо-восточной оконечности острова. Епимах только и успел, что закрыть своей огромной ладонью рот едва было не завопившему от восторга Римме.

— Разрази меня господь, если это не папские корсары...— насупившись и сдвинув мохнатые брови, проговорил иеромонах.

Тем временем юный послушник, присев на корточки, рассматривал подошедшее судно. Темно-красный корпус, желтые паруса, на носу — статуя какого-то неизвестного Римме праведника. На фок-мачте — белое полотнище с изображением святых апостолов Петра и Павла, одного с ключами, другого с мечом; папский стяг согласно историческим хроникам был сотворен рыцарем Годфреем еще во времена крестовых походов на Иерусалим для освобождения гроба Господня. Зоркий Епимах умудрился прочитать и латинское название судна — «Тиара». Суетливо сновали матросы, а между ними видны были люди в черных монашеских рясах и чудных шляпах с закрученными полями. Что делали на шхуне эти люди, что выносила на берег или, напротив, поднимала на борт ее команда, не было видно из укрытия наших иноков. А подобраться поближе, полюбопытствовать... Куда там! Люди недобрые, по всему видно — воровские.

Душа в пятки ушла. До самих бы не добрались!

Судно простояло в бухте всю ночь, и всю ночь не смыкали глаз Епимах с Риммой. Как только рассвело, «Тиара» ушла к горизонту так же быстро и неожиданно, как и появилась.

По прошествии определенного времени, когда страхи несколько улеглись, Епимах не только объяснил Римме, какой смертельной опасности они подвергались, но и поведал ему едва ли не всю историю морского пиратства. С замиранием сердца слушал послушник валаамский о воровских каперах и королевских пиратах, африканских корсарах — берберийцах, буканирах Эспаньолы и свободных охотниках за чужим добром — флибустьерах, о Великих вольных братствах джентльменов удачи на Черепашьем острове — Тортуга и в Гояве, о знаменитых предводителях их: Джоне Консоне и Легране, Эдварде Мэнефилде, Джоне Куке и Эдварде Дэвисе; о Либерталии — пиратской вольнице на Мадагаскаре... Теперь, когда Римма засыпал, являлись ему по ночам видения одно страшнее другого: болтался под бушпритом фрегата лейтенанта Джорджа Мей-нарда кровожадный пират Эдвард Тич; огнебородый грек Аруг пытался достать Римму клинком, зажатым в мертвой руке из литого серебра; лукавый пират Сэм заманивал корвет на рифы острова Барбадос; корабль престарелой леди удачи, герцогини Киллигрев, шел на абордаж «Преподобного Нила»... То и дело слышались послушнику поминальные стоны колокола с фрегата «Лутина», извещающего мир об очередной морской трагедии; виделись повешенные в портсмутском Доке Казней пираты с высунутыми языками...

Епимах поддел топором доску... гвоздь со скрежетом вышел наружу. Не первый год мастерили иноки лодку из выброшенных на берег обломков корабельных; никогда ранее ремесла сего они, правду сказать, не пробовали, а потому и не совсем ведали, что у них получалось. К полудню ветер подразогнал тучи, над зыбучим морем засветился закрой осеннего неба. Высоко-высоко пролетела стая курлыкающих журавлей. Иноки оторвались от трудов праведных и посмотрели вослед.

— Неспешно летят, разговаривают,— промолвил Епимах.— К доброй зиме. Обратно, на Астафья тепло, да туманно было.

И вновь работа... В полуверсте от того места, где корабельничали иноки и откуда, если чуть повыше подняться, различима была сливающаяся с горизонтом узкая полоска Матерой Земли, а за ней — оснеженные вершины далекого кряжа гор с курящимся кратером Святого Ильи, находился галечный пляж. Неширокой полосой спускался он к морю. Много раз бродил здесь Римма, отыскивая разные разности: чего только не приносили океанские волны... Нередко Епимаху приходилось долго кликать загулявшего послушника.

Так было и в тот раз, когда просмотрели иноки наши пиратский корабль, бесшумно проскользнувший в свою бухту. Худо кончилось бы дело для юного послушника валаамского, столкнись он с папскими корсарами, не услышь вовремя перебранку отдалившихся от «Тиары» двух разбойников...

— Диабло! (Диавол) — воскликнул рыжебородый, нервно теребя манжеты брабантских кружев и постукивая по камню-голышу тростью из позвонков акулы с костяным набалдашником в виде морского конька, в глаза которого были вставлены некрупные изумруды.— Мне ли не знать всех до единого островов в Море Загубленных Душ! Но ты спросил меня, хочу ли я рисковать «Инфантой»?!

— У тебя нет другого выхода, шкипер Йорт,— криво усмехнулся монах в черной иезуитской рясе.— Российская компания давно уже дышит на ладан, от государя поддержки не имеет — это мне доподлинно известно. И потому скоро, очень скоро россияне поднимут отсюда свои паруса. И ты пойдешь на службу к бостонцам? Навряд ли... Вот и выходит, что это — твой последний шанс!

Ни жив ни мертв, застыв, точно мышь, притаился послушник. И едва пираты подались в сторону своего судна, со всех ног кинулся он прочь...

Оставив позади каньон со ступенчатыми склонами, иноки двинулись в сторону сумеречной пущи. Место было хотя и тихое, но дикое. Епимах, обернувшись, хотел сказать что-то Римме, как внезапно исчез с глаз идущего позади послушника. А следом в бездонную пропасть полетел и сам Римма...

...Двухсотсаженная пропасть в Мексике. Бездны-близнецы Бревер-Кариас на юго-востоке Венесуэлы. Да мало ли их еще, неведомых до поры до времени, гигантских провалов... Разные чудеса случаются на белом свете. Трудно судить, сколько времени падали наши герои в бездну и что спасло их от неминуемой гибели; как бы то ни было, бесспорным остается то, что лежал Римма на отлогом склоне дна пропасти среди обломков гниющих кряжей. Вокруг, к едва различимому наверху отверстию провала, поднимались пятнадцатисаженные деревья с осклизлыми стволами и черными корнями. Кое-где по стенам струились ручьи. Неподалеку, у входа в пещеру, лежал, покряхтывая, иеромонах...

Воздух узкого прохода по мере продвижения вперед становился все более удушливым. Силы иноков совсем уже были на исходе, когда сбоку потянуло свежестью. Проглянуло отверстие потаенного хода. Несильно ударившись о твердую почву, послушник невольно зажмурился от внезапно