— У твоего отца есть машина, Тим?

На сей раз он не потрудился повернуться к ней, а продолжал смотреть в окно.

— Нет, он говорит, в городе это пустая трата времени и денег. Он говорит, гораздо полезнее ходить пешком и гораздо проще сесть на автобус, если надо куда поехать.

— А тебя кто-нибудь когда-нибудь катал на машине?

— Редко. В машине меня тошнит.

Мэри тревожно взглянула на него.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? Тебя тошнит?

— Нет, все хорошо. В твоей машине меня не трясет, как в других, и к тому же я сижу на переднем сиденье, а не на заднем, а здесь почти не трясет.

— Замечательно, Тим! Совершенно верно. Но если тебе станет плохо, сразу же скажи мне, ладно? Будет нехорошо, если ты напачкаешь в машине.

— Обещаю, Мэри, я сразу скажу, потому что ты никогда не орешь и не злишься на меня.

Она рассмеялась.

— Брось, Тим! Не изображай из себя мученика! Я уверена, никто не орет и не злится на тебя очень уж часто, а если такое и случается, то только когда ты этого заслуживаешь.

— Ну, в общем, да, — ухмыльнулся он. — Но мама страшно сердится, когда я заблевываю все вокруг.

— Ее можно понять. Я бы тоже страшно рассердилась — поэтому обязательно скажи мне, если тебе станет плохо, а потом потерпи, пока не выйдешь из машины. Договорились?

— Договорились, Мэри.

Немного погодя Мэри прочистила горло и снова заговорила:

— А ты когда-нибудь выезжал за город, Тим?

Он помотал головой.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, за городом нет ничего такого, что мама с папой хотели бы посмотреть.

— А Дони?

— Дони ездит повсюду, она была даже в Англии. — Он сказал это так, словно Англия находилась где-то совсем рядом.

— А на выходные, когда ты был совсем маленьким?

— Мы всегда оставались дома. Мама и папа не любят буш, они любят только город.

— Ладно, Тим, я очень часто езжу в свой коттедж, и ты можешь ездить со мной. Возможно, когда-нибудь я возьму тебя в пустыню или к Большому Барьерному рифу, чтобы отдохнуть по-настоящему.

Но Тим уже не слушал ее, ибо они спускались к реке Хоксбери и вид открывался великолепный.

— Ой, красотища какая! — воскликнул он, ерзая на сиденье и судорожно стискивая руки, как делал всегда в минуты волнения или расстройства.

Но Мэри ничего не замечала и не сознавала, кроме внезапной боли — боли такой незнакомой и непостижимой, что она понятия не имела, с чего вдруг у нее так мучительно сжалось сердце. Бедный, несчастный парень! Казалось, все обстоятельства сложились против него, лишив всякой возможности расширять кругозор и развивать ум. Родители очень любят его, но они живут в узком мирке повседневных забот, и их горизонты ограничены ломаной линией сиднейских крыш. Положа руку на сердце, она не могла винить их за неспособность понять, что Тим никогда не сумеет извлечь для себя из такого образа жизни столько, сколько извлекли они. Им просто никогда не приходило в голову задаться вопросом, счастлив сын или нет, поскольку он действительно счастлив. Но разве не может он стать еще счастливее? Что будет, если освободить его от оков рутинного существования, позволив выпрямиться во весь рост?

Мэри было очень трудно привести к единому знаменателю все свои противоречивые чувства к нему: иной раз она видела в нем малого ребенка, а порой, опять пораженная его физическим совершенством, вспоминала, что он взрослый мужчина. И ей было очень трудно вообще испытывать какие-либо чувства, поскольку она уже многие годы не жила полнокровной жизнью, а просто существовала. Она не располагала врожденным эмоциональным мерилом, дающим возможность отличить жалость от любви, раздражение от желания защитить. Она и Тим напоминали странную пару Свенгали и Трисби: ум, зачарованный безумием.

Со времени первой встречи с Тимом, состоявшейся много недель назад, Мэри всецело сосредоточилась на повседневной деятельности, занималась своими делами, направив все внимание вовне. Она ни разу не позволила себе предаться тихому, углубленному созерцанию своей души, ибо от природы не имела склонности к самокопанию в поисках ответа на вопросы, что, как и почему чувствует. Даже сейчас она не станет заниматься этим, не станет удаляться от средоточия боли с целью найти и понять причину оной.

В радиусе двух миль от коттеджа никто не жил, ибо эта территория еще не была освоена. Единственная дорога находилась в ужасном состоянии и представляла собой всего лишь грунтовую тропу, пролегающую через эвкалиптовый лес; в дожди она становилась совершенно непроезжей, а в сухую погоду из-под колес поднимались огромные клубы пыли, которая оседала на деревьях у обочин, превращая их в окаменелые коричневые скелеты, непропорционально длинные и тонкие. Рытвины, кочки и ухабы являлись серьезным испытанием на прочность даже для самого надежного автомобиля, и немногие люди были готовы терпеть такие неудобства и трудности ради возможности уединиться.

По здешним меркам участок Мэри был довольно большим: акров двадцать. Она купила его с видами на будущее, понимая, что с разрастанием раковой опухоли города здесь в конечном счете начнется строительство и цены на землю взлетят до небес. А пока она в полной мере удовлетворяла свое пристрастие к одиночеству.

Уходящая в сторону тропинка отмечала границу ее участка; свернув на нее, Мэри проехала с полмили через прекрасный, напоенный ароматами, девственно-нетронутый буш. Тропинка выходила на широкую поляну, на противоположной стороне которой находился крохотный пляж, а за ним, все еще солоноватая и приливная здесь, широко текла Хоксбери, извиваясь между скалами из песчаника. Пляж, ограниченный с обоих концов высокими желтыми утесами, имел не более ста ярдов в длину.

Коттедж представлял собой непритязательное, квадратное в плане каркасное строение с рифленой железной крышей и широкой открытой верандой по всему периметру. Мэри постоянно подкрашивала стены, поскольку не терпела беспорядка и запущенности, но выбранный грязно-коричневый цвет не придавал дому привлекательности. У угла дома, обращенного задним фасадом к подъездной тропе, стояли на высоких опорах две огромные цистерны из оцинкованного железа. Деревья, посаженные на поляне на изрядном расстоянии друг от друга, уже достаточно разрослись, чтобы участок не казался совсем уж голым. Мэри не предпринимала попыток заняться благоустройством территории, и трава поднялась в полный рост, но тем не менее все здесь дышало неким не поддающимся определению очарованием.

За пятнадцать лет, прошедшие со времени покупки участка, Мэри потратила на коттедж немало денег. Огромные цистерны с достаточным запасом воды для современного водопровода; электричество, избавляющее от необходимости пользоваться керосиновыми фонарями и дровяными печами. Мэри не прельщали открытые камины, свечное освещение и уборные во дворе — все это означало лишнюю работу и неудобства.