Но я держусь.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – спрашиваю я, тоже уже почти рыча.

Перед Бэном на столе лежит пачка сигарет, но вместо того, чтобы курить, он жмет на кнопку зажигалки, и каждый раз с шипением вырывается огонек.

– Мне показалось, ты хочешь это знать, – и это звучит как обвинение.

– Почему ты мне все это рассказываешь? – повторяю я.

Глаза Бэна на время освещаются зажигалкой. И я снова вижу в них столько разных оттенков вины. У него, как и у меня, она окрашена раскаленной докрасна яростью, более жгучей, чем огонь, с которым он играет.

– Знаешь, она мне о тебе рассказывала, – говорит он.

– Правда? А мне о тебе – нет, – это, разумеется, ложь, но я не доставлю ему удовольствия признанием, что Мэг ему даже особое прозвище придумала. Все равно, как выяснилось, он вовсе не трагический.

– О том, как один из мужиков, у которого ты убирала, попытался схватить тебя за задницу, а ты ему так высоко руку за спину завела, что он заскулил и повысил оплату.

Да, это наша история с мистером Педью. Повышение на десятку в неделю. Такова цена попытки схватить меня за жопу против моего желания.

– Она тебя называла Баффи.

И это куда более серьезное подтверждение того, что Мэг ему действительно обо мне рассказывала. Подруга звала меня Баффи, когда я вела себя особенно дерзко, как Баффи Саммерз, истребительница вампиров[16]. Себя она считала Уиллоу, ее подружкой с магическими способностями, хотя тут она заблуждалась: Мэг сама была и Баффи, и Уиллоу, сильной волшебницей, две в одном. А я лишь грелась в лучах ее света.

Мне неприятно, что Бэн все это обо мне знает, словно кто-то показал ему позорные фотографии из моего раннего детства. Что он в курсе таких подробностей, на которые не имеет права.

– Многовато она тебе рассказала для одного перепиха, – говорю я.

Ему как будто больно. Хороший притворщик этот Бэн МакКаллистер.

– Мы с ней дружили.

– Не уверена, что это называется дружбой.

– Нет, дружили, – настойчиво повторяет он, – до того, как все покатилось к чертям.

Их переписка. Стеб. Разговоры о роке. А потом эта внезапная перемена.

– Так что же случилось? – спрашиваю я, хотя и сама знаю что.

Но все равно ответ и то, как он это сказал, меня шокирует.

– Потрахались.

– Вы переспали, – повторяю я. Уж это-то я знаю. Что после того единственного раза моя подруга не стала бы делать это с тем, к кому не испытывает серьезного интереса. – Мэг не из тех, кому надо было просто потрахаться.

– Ну, я ее трахнул, – повторяет Бэн. – А после того, как трахнешь друга, все портится. – Он еще раз нажимает на кнопку зажигалки, а потом пламя снова гаснет. – И я знал, что так будет, но все равно сделал.

Его честность одновременно и притягивает, и отталкивает, словно какая-то ужасная автокатастрофа, на которую глазеешь, хоть и понимаешь, что потом будут сниться кошмары.

– Если ты знал, что это все испортит, то зачем тогда?

Он вздыхает, качая головой.

– Ну, ты знаешь, как это бывает, все происходит случайно и быстро, о последствиях не успеваешь задуматься. – Бэн смотрит на меня, но дело-то в том, что я не знаю. Кого-то это, может, и шокирует, но со мной такого ни разу не было. Когда родишься в семье «белой швали», делаешь все, чтобы вырваться из этой западни. Хотя в большинстве случаев от судьбы все равно не уйти. Но все же рыть себе яму и трахаться с каким-нибудь неудачником из нашего Зажопинска я не буду.

Я молча смотрю в сторону детской площадки.

– Это всего один раз случилось, но хватило. А после этого пошла фигня.

– Когда именно? – интересуюсь я.

– Трудно сказать. В районе Дня благодарения. А что?

Ясно. Письмо насчет совета не спать с барменами пришло как раз чуть раньше. Но котята? Они, судя по всему, появились после зимних каникул. А история про то, как мистер Педью схватил меня за задницу – в феврале, всего за несколько недель до смерти.

– Но если это было так давно, как вышло, что ты в курсе последних известий? О котятах? Обо мне?

– Я думал, ты читала наши письма.

– Всего парочку.

Он кривится.

– То есть ты не в курсе всего, что она мне писала?

– Нет. Ее письма начиная с января до приблизительно за неделю до смерти удалены.

Судя по лицу, Бэн очень удивлен.

– У тебя комп с собой?

– Я смотрела на ноутбуке Мэг. Он у нее в комнате.

Он сминает обертки от еды.

– Идем.

Бэн открывает свою почту на сервере. Поиск по ее имени выдает целую кучу писем. Он слезает со стула, уступая место мне. В дверь влетает Еще Раз и начинает точить коготки о картонные коробки.

Я вижу самое начало – флирт со стебом, про Кита Муна и «Rolling Stones». И перевожу взгляд на Бэна.

– Смотри дальше, – говорит он.

Я смотрю. Флирта становится все больше. Письма – длиннее. Затем случается секс. Который как бы служит черной разделительной чертой. После которой письма Бэна становятся отстраненными, а Мэг – полными отчаяния. И еще какими-то странными. Если бы она писала такое мне, может, так бы не показалось. Но она рассказывала все это Бэну, чуваку, с которым они один раз переспали. Она исписывала целые страницы, повествуя обо всей своей жизни в подробностях, о котятах, обо мне, как будто очень детальные дневниковые записи. И чем сильнее он ее отталкивал, тем больше она писала. Но не сказать, что она совсем ничего не замечала. Мэг явно понимала, что ее поведение может выглядеть странновато – несколько писем страниц по 8–10 она закончила словами: «Мы же все еще друзья, да?» – словно хотела в этом убедиться. Словно просила разрешения и впредь рассказывать ему все это. Мне неловко это читать, в том числе и за нее неловко. Вот почему она стерла все отправленное?

И такие письма она писала ему каждые два-три дня в течение нескольких недель, прочитать их все невозможно – не только потому, что они жутко длинные, но и потому, что у меня внутри от них все страшно переворачивается. В письмах Мэг еще и ссылается на эсэмэски и телефонные звонки. Я спрашиваю у Бэна, сколько их было, но он не отвечает. Затем идет одно из его последних сообщений: «Найди себе другого собеседника», – написал он. И вскоре еще: «Отстань от меня». И мне вспоминается ее последнее: «Больше тебе обо мне беспокоиться не придется».