«Почему сын друга обошел мое подворье и ночевал на стороне? Любой здесь днем и ночью покажет кибитку старосты. Когда весной пригнали бычков Миколы, а затем пожаловал и сам хозяин, мне понравились часы Миколы. Он это заметил и сказал, что может подарить и часы, только они сейчас неисправны — стукнул дорогой о луку седла. Вместо этих, испорченных в дороге, Микола обещал привезти другие, что тикают днем и ночью. И даже с надписью «Моему другу, Бергясу». Выходит, обещание выполнено, часы прибыли скорее самого Миколы? Их привез сын Миколы? Когда только этот постреленок успел вымахать почти в сажень?»

— Ты… ты… сын Миколы Жидко? — волнуясь, спросил Бергяс у Бориса.

— Да, я — сын Николая Павловича Жидкова, — ответил Борис. Он тоже кое-что понял по игре лица Бергяса, но продолжал опустошать сумку: выложил на стол пятнадцать кренделей и кулек с конфетами. Однако взгляд хозяина кибитки стал непроницаемым. От одной мысли, что редкостные часы с его, Бергясовым, именем ночевали где-то под чужой крышей, где их могли украсть, дыхание у старосты сделалось прерывистым от гнева. Он побелел как бумага, уши медленно наливались кровью.

Вадим тоже заметил эти неясные пока перемены. Однако здешним людям было хорошо известно: когда у Бергяса краснеют уши, наливаются кровью белки глаз, Бергяс звереет, теряет управу над собой и может натворить много бед.

Все произошло в мгновение ока.

Бергяс вскочил и носком сапога опрокинул столик, покатились по полу подарки. Вадим и Борис тоже поднялись на ноги и, увидев горящие злым огнем глаза старосты, переглянувшись, направились к двери.

— Вон из кибитки! Вон! Пока я не поубивал вас! — кричал Бергяс им вслед, обхватив голову руками.

Заглянувшие на шум Сяяхля и ее дядя Чотын увидели сновавшего взад-вперед по кибитке Бергяса. Он уже не обращал внимания ни на Чотына, ни на жену. Как дикий скакун в загоне, метался из угла в угол. Сяяхля с Чотыном решили не трогать его сейчас. Они молча закрыли двери, обменявшись понимающими взглядами.

Приехавшие парни удалялись в сторону джолума Нохашкиных. Тот, что помоложе, черноволосый, возбужденно говорил и размахивал руками, другой, судя по всему, успокаивал его.

Вдруг дверь кибитки распахнулась, из нее выскочил багроволицый Бергяс. Ничего не говоря, вскочил на оседланного коня, на котором только что приехал Чотын, и пустил коня в галоп по степной дороге.

— О, пусть бог поскорее вернет ему рассудок, — проговорил Чотын.

— Такого идиота ты когда-нибудь еще встречал? — спросил Борис у Вадима в пути. — Это же настоящий зверь! И он вершит судьбы людей!

— У нас один взгляд на окружающую жизнь, а у него совсем иной, — рассуждал Вадим. — В своем хотоне он и бог и судья. Здесь против него никто не пикнет, а пойдет встречь — голова долой. Я, кажется, понял причину его взрыва. Он считает для себя позором то, что сын его русского друга, приехав в его хотон, не заявился сразу к нему, а доверился другому, менее достойному. Здесь своя ревность, правда, необузданная… А что ты от него хочешь? Дипломатии, джентльменству в степи не учат. Все они — дети природы, а природа очень часто неласкова с ними.

— Пошли пешком домой, Вадим! До нас каких-нибудь три десятка верст, — сказал Борис и, остановившись, взглянул на часы. — О… еще рано. Всего десять… Поваляемся в копешке сена на полпути, к ночи будем дома. Хорошо, что плеть этому дураку под руку не попала, говорят, он плетью волка убивает.

— Подожди! Интересно, чем все это кончится. Уж больно любопытная фигура этот Бергяс. Да и с людьми потолковать хочется…

— Уверяю тебя, Вадим, ничего интересного.

— А вот Пушкин бывал в этих краях, много интересного для себя отметил и о степняках с любовью писал…

4

Когда подошли к джолуму Нохашков, из него выбежала Булгун, услыхавшая поблизости русскую речь. Она тронула Вадима за рукав, другой рукой распахнула дверь, сказала, ломая русский язык:

— Басиб, муног, басиб… — А потом уже продолжала по-калмыцки: — Долго живи на свете! — И поклонилась гостям.

Хотя семья Нохашка прожила десять лет в русском хуторе, Булгун не научилась говорить по-русски. «Надо было научиться, хотя бы кусок хлеба попросить», — шутил всегда ее муж, Нохашк. Булгун была и среди своих очень стеснительной, робкой, тем более боялась, что осмеют ее скорые на пересуды насмешливые казачки, если скажет что-то не так. А потому сторонилась излишних встреч, не общалась даже по своим женским заботам. Только однажды Булгун пришлось посетить соседей. Нохашк долго ей втолковывал, что следовало сказать, когда переступишь порог, но все нужные слова растерялись из памяти по дороге. У порога казачьего куреня она стояла, беспомощно разводя руками. Гостеприимная старая казачка насильно усадила редкую гостью за стол, накормила борщом и варениками. Хозяйка спросила у Булгун, зачем она пришла. Булгун, конечно, не разобрала слов, но догадавшись, показала рукой на чашку. Чашка была пуста, и это озадачило хозяйку. Та пошла в сени и принесла ведро картошки. Затем — туесок с пшеном. Булгун, болезненно переживая свою беспомощность, отрицательно качала головой, потом указательным пальцем постучала по столу: тук-тук-тук. Хозяйка принесла из кладовой молоток, которым отбивают косу. Тогда Булгун, собравшись с духом, вытянула шею и пропела по-петушиному: «Ку-ка-ре-ку!» Старая казачка — Катря, хлопнув себя по лбу, рассмеялась и тут же принесла большую жестяную посудину яиц. После этого случая зачастила к Булгун соседка. Катря так скоро говорила, что отделить одно слово от другого было невозможно. Зато руки ее были красноречивее слов. Эта бойкая Катря и научила Булгун готовить борщ, лапшу, вареники.

Вадим нагнулся, заглянул в джолум и увидел Нюдлю, которая сидела на постели и старательно одевала куклу в разноцветные лоскутья. Глаза ее повеселели.

— Вы пришли?.. А я сегодня совсем быстрая, только встать не могу. Как поднимусь, в глазах темнеет, голова кружится и вижу перед глазами черные кружочки, — рассказала Нюдля, увидев в дверях Вадима.

— Все идет как нужно! Сегодня лежи и завтра лежи, а потом, если не появятся кружочки, можешь встать и погулять немного, — сказал Вадим.

— Ой, какой вы хороший! — ликовала Нюдля, прижимая к себе куклу.

Пока они разговаривали, Чотын подозвал к себе Булгун:

— Сейчас придет Сяяхля, принесет муки и мяса. Приготовь гостям что-нибудь русское. А мне нужен Церен. Хотелось бы кое о чем расспросить парней.

— Ах, Церен! — сокрушенно сказала мать. — Он пасет телят. Может, Нюдля выручит. Слышали, она ведь тоже что-то там лопочет.

— У меня совсем не женские разговоры, — махнул рукой Чотын. Старик не верил, что такая кроха может помочь объясниться с русскими. А