Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через некоторое время появился Церен с двумя подростками, такими же замурзанными, как он сам.
— Его зовут Лабсаном. Мы вместе пасем, — представил друга Церен и кивнул на широкоскулого мальчугана, у которого пучки давно не стриженных волос торчали клоками у висков, на лбу и на макушке. Из-за спины Лабсана выступил еще один — худенький, длинношеий.
— А этот — Шорва, — продолжал Церен. — Тоже при телятах.
Глаза у Шорвы слезились, веки были припухшие, красные. Мальчик стыдился своей болезни и прятался за спину Церена.
— У него же трахома первой стадии! Почему до сих пор не лечили? Мне совершенно непонятно, почему взрослые спокойно наблюдают, как слепнет еще не живший на свете парнишка? — воскликнул возмущенно Вадим.
— У Шорвы еще терпимо. А вот у отца его глаза совсем слиплись. Говорят, болезнь эта у них передается по наследству. Сегодня утром Шорва еле открыл правый глаз. Мы с Лабсаном настоем табака ему глаза промыли. Только тогда он стал немного видеть, — рассказал Церен.
— Ахинея какая-то! — возмутился Вадим, — Кто это вас надоумил? Вы же без глаз оставите дружка.
В их разговор вмешался Борис.
— Погляжу я на тебя, Вадим, — все-таки ты неисправимый чудак. Чего ты хочешь от этих пастушков? Вот поговорил, поругал, пристыдил — и они все стали враз такими умными! Как бы не так, дорогой Вадим! Разве мы с тобой сможем за один вояж по степи сделать людей зрячими, если они сотни лет живут, как кроты во тьме? Оставь ты, ради бога, этого Шорву в покое. Может, табак — народное средство! Давай-ка займемся действительно полезным делом: найдем лошадей, чтобы выбраться отсюда. Если назвать имя моего отца, то наверняка кто-нибудь даст нам хотя бы одну лошадь.
— Только Чотын может дать. Вы ему понравились. И ему Бергяс ничего не сделает… — деловито кивнул Церен.
5
Когда вчера Вадим и Борис спешились у кибитки Лиджи, свободные от занятий мужчины собрались в другом конце хотона у Чотына и строили всякие догадки о нежданных гостях. Приблизиться к кибитке Лиджи не позволяла мужская гордость. Сегодня они освоились, стали подходить по одному, по два к джолуму Нохашка, и уже столпилось десятка полтора любопытных. Содержание разговора приезжих парней насчет трахомы, осмотр больного мальчика заинтересовали степняков. Они и раньше знали, что Церен говорит по-русски, но сегодня сами услышали, как бойко рассуждает их юный однохотонец на ином языке, как ловко у него это получается. Русские парни с ним запросто, как свои.
— Смотрите, мужчины! Когда Церен говорит по-русски, у того светловолосого парня глаза еще больше синеют! — сказал один из чабанов. Другому вздумалось убедиться, правда ли у русского в глазах синий цвет, и он подошел к Вадиму поближе.
— Бросьте трепаться… Глаза как глаза: были и есть синие. Ничего в них не меняется.
Его тут же осмеяли за излишнее любопытство.
Подошедший Чотын дал знак рукой Борису и Вадиму, чтобы заходили в джолум, и когда те скрылись за низенькой дверью, принялся стыдить собравшихся зевак.
— Эй, мужчины, расходитесь! Как вам не стыдно! Раскудахтались, как наседки!.. — Выждав, пока толпа поредела, Чотын сам зашел в джолум.
Старик сел рядом с гостями. Церен занял место у двери. Борис и Вадим, со света, чуть не споткнулись о кучу золы, которая возвышалась у входа.
— Церен, переведи им мои слова, — обратился Чотын к мальчику. — Пусть не удивляются… Сорок девять дней после похорон зола из гулмуты остается в кибитке. Так велит наш бог. Сорок девять ночей добирается покойник до врат рая. Зола не должна помешать ему на этом пути. Столько же дней и ночей нельзя из дому выносить огонь и пищу. Огонь и пища — основа благополучия в доме. Все это может уйти вслед за умершим.
Вадим и Борис внимательно слушали не только переводчика, но и самого Чотына. Говорил старик мудро и спокойно, с достоинством. В его словах слышалось уважение к тем, кто хочет познать обычаи его народа.
Пришли Булгун и Сяяхля. В их руках были вареная баранина, чай, боорцыки. Поставив ужин для парней у очага, женщины удалились. Вскоре вошла Булгун и что-то шепнула Чотыну. Тот вздрогнул и стал собираться. Его слишком поспешные сборы встревожили Бориса.
— Подождите, — сказал Борис и обратился к Церену. — Напомни ему, что мы просим у него подводу… Пусть отвезет нас на хутор. Мы хорошо заплатим.
Чотын задержался у порога.
— Яглав… яглав! Если я это сделаю, мне несдобровать! Бергяс пришибет меня. Давайте лучше подождем до утра. Лошади найдутся.
— Ты слышал? — вскрикнул Борис. — Мы же не заложники, чтобы сидеть в хотоне Бергяса и ждать, пока нас выкупят богатые родственники.
— Не спеши с выводами, — успокоил друга Вадим. — Завтра доберемся. Да и с лошадьми какая-то шутка. Может, тот же Бергяс их упрятал, отдаст.
— Был бы жив мой отец, сразу же вас отвез. И совсем-совсем без денег, — привстав с постели, заверила их Нюдля.
Церен строго посмотрел на сестру.
— Нюдля! Этот разговор не для тебя!
— Конечно, не для меня, — вздохнула Нюдля. — Ведь я — девочка. А если бы я была парнем и мне пошел тринадцатый год, я и сама запрягла бы лошадь в двуколку.
— Браво, малышка! — воскликнул повеселевший Вадим.
В это время в джолум вошел улыбающийся Чотын.
— Бергяс возвратился! Совсем другой, будто с похмелья! Просит у вас извинения и приглашает к себе в гости. Говорит: хороший разговор будет!
Это сообщение вызвало у Вадима легкую усмешку. Борис вскричал оскорбленно:
— Видите ли, он просит извинения! Нет и нет! Чтобы терпеть подобное! — Передайте — мы требуем от Бергяса подводу, больше ничего нам не нужно.
Церен перевел все слово в слово.
— Не кричи так громко, Борис, а то Чотын подумает, что он что-то не так сказал и ты сердишься на него. Вот пойдем к Бергясу за подводой, ты и выскажешь ему все, что о нем думаешь. Иначе из-за нас достанется и Чотыну, и Церену. Ты же знаешь: вчера старший сын Бергяса избил Церена лишь за то, что мальчик был нашим толмачом, — уговаривал друга Вадим.
Из джолума вышли вчетвером. Первым в кибитку Бергяса вошел Вадим, за ним — Борис. Церен замыкал шествие.
В середине кибитки на месте очага стоял большой стол, накрытый белой скатертью. Вокруг него — новые венские стулья. На почетном месте восседал улыбающийся Бергяс, одетый в красную с расшитым воротником сорочку, и жестом хлебосольного хозяина показывал, где кому садиться. Церен остался у двери.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
«Хорошо, когда водка крепкая, а единственный сын
