— Чего это он, дядька Мирослав?

— Говорит, что таких дорогих гостей в его дом никогда не заносило. Он безмерно рад предоставить нам комнаты и спрашивает, не хотим ли мы отужинать, — сухой скороговоркой перевел Мирослав.

— А что у него есть? — спросил Ромка.

Мирослав произнес несколько слов с вопросительной интонацией. Хозяин просиял и снова разразился утробными завываниями.

— Говорит, что есть поросенок и легкое виноградное вино, — перевел Мирослав.

— И все? Ладно, пусть несет своего поросенка. Я его готов вместе с копытами съесть.

Мирослав повелительно тряхнул головой, отослав хозяина обратно на кухню, и оглядел зал, задумчиво покручивая в пальцах солонку. Было видно, что его что-то беспокоит.

— Дядька Мирослав!..

Тот оторвался от созерцания закопченных потолочных балок и навел на Ромку остро поблескивающие глаза.

— Дядька Мирослав, вы чего нервный такой? Все оглядываетесь, места себе не находите.

Мирослав подался вперед, обдав Ромку запахом крепкого дорожного пота.

— Хозяин себя странно ведет. Нервничает! И пьянь эта дерганая. И народу никого, хотя суббота. Работники с полей должны сегодня здесь недельный доход пропивать с местными. Ан нет.

— А вдруг у них сход какой или праздник?

— Праздники тут на рассвете начинаются, чтоб до темноты закончить. Для схода тоже поздно. Не то что-то. Ты шпагу вынь и поставь радом. Да не напоказ, балда. Под столом, чтоб не видно было.

Ромка надул губы, но убрал ножны под стол, с тихим шелестом извлек клинок и прислонил его к скамье около правой руки.

Занавеска откинулась, пропустив в зал клубы кухонного чада. Из них, как демон из пекла, появился хозяин, улыбаясь в десяток с небольшим желтоватых зубов. В высоко поднятых руках он держал деревянное блюдо с аппетитно зарумяненным поросенком. Следом за ним семенила дочь, прижимая к груди большую глиняную бутыль с узким горлышком и две массивные кружки, родные сестры тех, которыми грохотали пьяницы за соседним столом.

Хозяин с размаху бухнул блюдо на стол. Высоко подпрыгнули крупные репки, возлежа на которых глупо улыбался кабанчик, запеченный до хрустящей корочки. Прямо из зубастой пасти — Ромка в первый раз обратил внимание, какие огромные и острые у свиней зубы, — торчал добрый пук ароматной травы. Девица с грохотом опустила кружки на доски стола и, выдернув деревянную пробку из бутыли, плеснула до краев красноватой терпкой влаги.

— А что, тарелок не будет? — спросил Ромка, особо ни к кому не обращаясь. — А вилок? Не пристало воспитанному человеку есть с ножа.

Хозяин ничего не ответил. Девица потупила глаза и засеменила обратно на кухню, а Мирослав молча достал кинжал и срезал с бока кабанчика изрядный кусок мяса. Его челюсти заработали как мельничные жернова. Ромка вздохнул, достал свой нож и, ухватив рукой косточку, повел лезвием по бедру. Сок брызнул прямо на дорогой кафтан, нарисовав на груди темное пятно. Юный граф простонародно выругался по-русски, перекрестил рот и вгрызся в ароматный окорок.

Он потянулся за вином, но вместо кружки наткнулся на крепкие прохладные пальцы. Удивленно подняв глаза, парень увидел, что мнимый слуга одной рукой придерживает его руку, а второй поднял к носу кружку, сосредоточенно принюхиваясь к ее содержимому.

Юноша вопросительно вскинул брови. В ответ Мирослав скорчил гримасу и мотнул головой. Ромка понял, что с вином неладно и сейчас что-то случится. Не особо задумываясь над тем, что делает, он обтер пальцы о полу кафтана и потянулся за оружием.

Мирослав поднялся из-за стола и медленно, вразвалочку двинулся к кухне, выставив перед собой кружку как улику. Хозяин, появившийся из-за занавески, взглянул в его лицо, отступил, забился в угол и застыл. Что-то свистнуло. Мирослав пригнулся, и тяжелый метательный нож, рыбкой сверкнув над его головой, глубоко вонзился в плечо трактирщика. Собутыльники, с грохотом опрокидывая скамьи, ловко, словно и не пили совсем, повскакивали на ноги. В их руках заблестела сталь.

Воин крутнулся на каблуках и в одно мгновение — Ромка успел заметить только размытый силуэт — оказался около стола. Он до хруста скрутил кисть одному из гуляк, толкнул в грудь второго так, что тот перекувырнулся через стол, рывком поднял на уровень груди тяжелую скамью и принял на нее выпад третьего. Мирослав сбил в сторону кинжал и, не останавливая движения, зацепил врага по виску углом скамьи. Послышался глухой удар, и третий его противник подгнившим стогом осел на пол.

Мнимый слуга без стука опустил скамью на место, не глядя, ударил подкованным носком ботинка пытающегося подняться человека. Тот откинулся назад и затих, сверкнув белками закатившихся глаз. Схватка была выиграна, а Ромка, к своему стыду, даже не успел подняться со скамьи.

— Иди сюда, — бросил Мирослав юноше, который под его ледяным взглядом смог наконец выдохнуть из груди воздух, набранный еще до начала схватки, и разлепить пальцы, до боли стиснувшие эфес. — Вязать будем супостатов.

Князь говорил, что отправит с ним отменного бойца, но юноша и не представлял, что кто-то может за считанные секунды победить трех подготовленных убийц и крупного трактирщика в придачу.

Когда Ромка приблизился к распростертым телам, воин сноровисто пеленал одного из побежденных его же поясом. Не найдя поблизости ничего подходящего, юноша нагнулся и потащил перевязь с плеча ближайшего к нему человека. Тело дернулось, заелозило по полу ногами, застонало. Ромка отпрянул с испугу и, запутавшись в ногах, чуть не свалился рядом. Мирослав, не оборачиваясь, ударил стонущего по загривку ребром ладони. Тот затих и обмяк.

Ромка утвердился на ногах, со второй попытки смог засунуть обе мягкие, безвольные руки в петлю и потянул. Раненый снова забился на полу. Ромка дернул посильнее и скривился, почувствовав, как скрипят друг о дружку кости в сломанном запястье этого человека. Мирослав тем временем уже закончил с двумя другими и бросил их рядом, одного безвольным кулем, другого — стреноженным бычком. Юный граф едва успевал следить за воином, сейчас напоминающим скорее деловитого и расторопного торговца, снующего по складу, чем непобедимого бойца.

Мирослав приблизился к хозяину, присел на корточки, положил одну руку тому на плечо и выдернул клинок из раны. Фонтанчик крови обрызгал толстую вертикальную балку. Скомкав валяющуюся рядом тряпку, воин подсунул ее под рубаху трактирщика и прижал его же здоровой рукой. Над залом повисла тишина, прерываемая только капелью вина, текущего на пол из опрокинутых кружек, всхлипываниями, доносящимися с кухни, да слабыми стонами.

— Что застыл? — сломал Ромкино оцепенение негромкий голос Мирослава. — Иди к двери, послухай, чего там. Да не открывай. И ухом не прикладывайся, вдруг стрельнут через доски. У притолоки встань.

Воин достал из баула самопал и фитиль. Чиркнул кресалом.

Такого странного оружия юноше видеть не доводилось. Мастер почти до основания стесал приклад, оставив от него только короткую ручку, а потом отпилил ствол и ложе почти до казенника, так что в дуле виднелся пыж, запирающий пулю и пороховой заряд. Посмотрев на Ромку, воин вопросительно вздернул подбородок. Тот в ответ выразительно поднял и опустил плечи. С улицы не доносилось ни звука, даже филины, в изобилии водившиеся в этих краях, притихли.