Конечно, тогда я этого не знала. До сих пор я никому не рассказывала этого: как я подержала теннисный мячик, заражённый микробами Дадли, микробами, которых он подцепил от маленькой девочки, хотевшей взять его домой. Потом я передала инфекцию бедному Бену, дав ему лизнуть мою обмикробленную руку, а потом и остальным собакам…

Оказывается, никакие в мире уроки про РПЗ не остановят человека, если он глупый.

Или – раз уж на то пошло – если он в такой ярости из-за злого замечания Сасс, что голова у него совсем не соображает. Что, по сути, то же самое, что быть глупым.

«Дайте мне неделю», – сказала доктор Преториус. Это почти не выходило у меня из головы. Ещё одна неделя секретности.

Секреты легко хранить, пока никто о них не узнает.

Пока никто тебя не увидит. Кто-то, кто знает твоего брата, скажем. Кто-то, кто только начал работать в Испанском Городе и замечает, как ты выходишь из двери в задней части галереи.

Сестра Сасс Хеннесси, Анна, к примеру, которая учится в параллели с моим братом Клемом и которую её мама устроила работать по субботам в чайную Полли Данкин.

«Дайте мне неделю, дайте мне неделю». Эти слова вертелись у меня в голове, как какая-то прилипчивая песенка, когда я шла из Испанского Города по нашей аллее, размахивая школьной сумкой. Увидев, как Клем выходит из папиной мастерской, вытирая запачканные маслом руки полотенцем, я удивилась.

Мы живём в фермерском доме, только это больше не ферма как таковая. Почти все остальные фермы по соседству распродали под застройку. Если встать у маминого дерева на верхнем поле с коровами, кругом, кроме востока – там в отдалении поблёскивает море – можно увидеть дома, и подъёмные краны, и полупостроенные квартиры. (Коровы не наши, хоть мне этого и хотелось бы.)

Неподалёку от нашего дома находится папина мастерская, где он чинит старые машины, и амбар с моторами, выхлопными трубами, автомобильными дверями и прочими запчастями.

Судя по всему, Клем поджидал меня.

– Привет, Пирожок, – сказал он. Бодрый такой. Впервые за долгое время назвал меня прозвищем, которое сам придумал. Я что-то заподозрила, но улыбнулась.

– Делала что-то интересненькое? – спросил Клем.

По правде? Я была участником средневекового рыцарского турнира, нападая на Рамзи верхом на виртуальной лошади (сделанной из старого табурета для пианино и седла, которое я видела в первый день на погрузочной площадке).

– Я была в Сент-Вуфе, – соврала я. Врать я ненавидела, даже Клему. Я почувствовала, как краснеют мои щёки.

– И как он?

– Кто?

– Тот пёс, Бен?

– А, хорошо! Мы ходили на пляж. Как обычно. Он в норме. – Клем пристально наблюдал за мной, и мне это не понравилось.

Он молчал, казалось, целую вечность, а потом спросил:

– Мгновенное исцеление, значит?

Я посмотрела на него «озадаченным, но невинным» взглядом: полуулыбнулась и захлопала глазами.

Клем сказал:

– Мне звонил викарий. Он пытался до тебя дозвониться. Но у тебя телефон выключен.

Это было правдой: в павильоне доктора Преториус мы всегда отключали телефоны – это как-то связано с электромагнетизмом. Я забыла включить свой.

– Давай всё упростим, лады? – Клем начал загибать перепачканные пальцы, перечисляя: – Первое: пёс по имени Бен болен. Он на карантине. Это сказал викарий. Второе: Анна Хеннесси видела тебя в Испанском Городе с твоим дружком Рамзи Как-там-его и какой-то стрёмной старушенцией. Третье: ты врёшь мне, потому что ты краснеешь. И четвёртое: я хочу знать почему.

– А то что? – Хочу напомнить: он мой брат. Он должен быть на моей стороне.

– А то я расскажу папе.

Ладно, может, он больше не на моей стороне. Клем кивнул, измазанной маслом ладонью поправил очки на переносице и отправился назад в мастерскую, ожидая, что я последую за ним.

Был ли у меня выбор?

До сих пор я не видела Клема, кажется, целыми неделями. Он сдал экзамены, так что в школу ему не надо было до самого сентября. Он собирался ехать в Шотландию с друзьями, но всё сорвалось, когда один из них завёл девушку. Так что заняться ему до тех пор, пока чуть позднее летом мы не поедем в Испанию, больше нечем.

Последние пару недель он развлекался тем, что переписывался с людьми, слушал музыку, помогал папе в мастерской и отращивал клочковатую бородку. Теперь он выглядит лет на двадцать.

Дело вот в чём: я по нему скучаю. Что-то произошло с Клемом примерно год назад. Брат, с которым я выросла – мальчик, игравший со мной, когда я была малышкой, катавший меня на спине, казалось, целыми часами, выгораживавший меня, хоть и не обязан был этого делать, когда я не выключила кран и ванную затопило, давший мне свой логин, чтобы я могла смотреть телик, когда папа не разрешал, как-то раз так смеявшийся над моей пародией на Нормана Два-ребёнка из магазина на углу, что свалился с кровати и ударился головой…

…этот мальчик от нас съехал.

На его месте появился мальчик, выглядящий точно так же, но ведущий себя совершенно иначе. Мальчик, и улыбающийся-то редко, не говоря уже о том, чтобы смеяться. Мальчик, не желающий есть такую, как у нас, еду, а когда папа отказывался готовить ему отдельно, начинающий вопить; мальчик, проводящий целые выходные (я не шучу) в своей комнате, выходя только в туалет; мальчик, отвечающий практически на всё закатыванием глаз, будто всё, что ему говорят, – это несусветная тупость.

Папа говорил, это «нормально».

Но… был один плюс в Клемовых изменениях, и заключался он вот в чём: думаю, мне удалось убедить его не рассказывать папе о докторе Преториус, и это всё благодаря его бороде. Позвольте мне объяснить.

У него было полно вопросов, и главным из них был:

– Почему она такая скрытная? Если бы я изобрёл что-то такое, я бы хотел, чтобы все об этом знали.

– Я не знаю, правда. Говорит, что скоро покажет нам что-то ещё лучше, но прямо сейчас, мне кажется, она боится, что кто-то может украсть её идею.

А потом я добавила кое-что – не то чтобы я хвастаюсь – совершенно и абсолютно гениальное, а я даже не планировала это. Я поглядела в пол, вся такая печальная, и сказала:

– Я знаю, что это неправильно, Клем. Ты правда должен сказать об этом кому-то из взрослых. Но… Наверное, ты теперь тоже считаешься за взрослого?

Клем снял очки и посмотрел через них на свет, проверяя, не заляпал ли их. Он постоянно так делает.

– Значит, требуется идеальное зрение, а? – сказал он, явно польщённый тем, что я назвала его взрослым, и я кивнула.

– Так она говорит. Поэтому она и не может тестировать всё сама.