Я торопливо вошла в полутемный зал гостиной – здесь весь вечер сидели только несколько не танцующих заядлых картежников, да и те, скорее всего, вышли в коридор узнать, что за шум. Здесь вполне можно было что-то спрятать, улучив момент. Я обошла со светильником все ящики и серванты, поискала меж диванных подушек, в фарфоровых вазах с цветами и за портьерами. Нашла дамский чулок и запонку, давно потерянную Полесовым, но… нашла все-таки и револьвер.

Его бросили под крышку фортепиано в гостиной. Очень маленький – поместился бы и на ладони, с коротким стволом и рукояткой, похожей на клюв попугая. Я очень жалела сейчас, что совсем не разбираюсь в оружии: ничего не смыслила в марках и даже взять его в руки робела. Но все же пересилила себя, дотянулась и вынула его из фортепиано, тщательно осматривая и запоминая каждую деталь, чтобы позже суметь описать эту модель и узнать хотя бы название. И изо всех сил пыталась запомнить пять цифр, оттесненных у рукоятки – наверняка каждый номер у револьверов уникальный, и с помощью него можно вычислить, где хотя бы оружие было произведено и в каком году. А может даже узнать, кому оно было выдано. Едва ли убийца пользовался табельным оружием, учитывая, что купить любой револьвер совершенно нетрудно, но – вдруг?

Запомнив номер, я решила, что лучше положить оружие обратно, чем забирать с собой и, едва закрыла крышку фортепиано, как услышала шаги в коридоре. Должно быть, действовала я слишком громко, и меня все же услышали. Тотчас я бросилась к двери, но в гостиную уже вошел Жоржик Полесов в пальто и шляпе – видимо, только что вернулся из своего клуба.

– Это вы, Лида? – изумился он, увидев меня со светильником в руках, растрепанную и с подоткнутой юбкой, неприлично оголяющей ноги до самых колен.

– Я услышала какой-то шум в гостиной и решила проверить… – солгала я, спешно оправляя юбку. – После случившегося я теперь от каждого шороха вздрагиваю. Простите за мой вид.

– Да что уж там… после случившегося у нас у всех вид не лучший, – Жоржик и впрямь выглядел несчастным. – Я тоже места себе не нахожу, вот даже в клуб поехал в надежде хоть немного расслабиться – только не помогло. Знали бы вы, Лидочка, как мне сейчас нужно простое человеческое участие. А уж коли мне, взрослому мужчине, так тяжело, могу только представлять, как страшно вам, такой хрупкой, беззащитной и нежной… – глаза Полесова возбужденно заблестели, и он начал приближаться. – Нам всем сейчас нужно объединиться, я просто не имею права оставить вас одну – вдруг убийца вернется?

Я поспешила все же протиснуться к двери, заметив веско:

– Не волнуйтесь, Георгий Павлович, уверяю вас, я совладаю с убийцей – у меня рядом с кроватью, знаете ли, теперь всегда стоит бронзовый подсвечник. Очень тяжелый.

Жоржик отшатнулся и отчего-то потер затылок, сказав плаксиво:

– Эх, Лидочка, я же от чистого сердца помощь предложил, а вы меня подсвечником… пугаете. Нехорошо.

Наутро дети были сонные и квелые, несмотря на то, что Катюша разбудила их даже в половине десятого. Елена Сергеевна всячески настаивала, чтобы занятия сегодня отменили совсем – в связи с печальными событиями – но на этот раз я была непреклонна.

Хотя я и сама с трудом могла сосредоточиться на уроках. Чуть свет я уже съездила к Марго, отправив Платону Алексеевичу сообщение с подробным описанием ситуации с Балдинским.

– Значит, думаешь, что Сорокин скрывался под именем Балдинского… – констатировала Марго и сделала вывод, который мне раньше в голову не приходил: – если теперь он мертв, то и Полесовы нам больше не нужны. Верно, Шувалов скоро отзовет тебя в Петербург.

Меня же эта перспектива почему-то не радовала. Я не виновата в смерти Балдинского – это случайность, которую нельзя было предугадать. Однако у меня было такое чувство, что я провалила задание.

– Нужно найти убийцу Балдинского, – ответила я упрямо, – я очень удивлюсь, если окажется, что это убийство никак не связано с нашим делом. И, думаю, что Полесовы нам еще нужны.

– Ну, это не тебе решать, дорогуша моя, – хмыкнула Марго. Она уже, не теряя времени, шифровала мое сообщение, пообещав, что Платон Алексеевич получит его через несколько часов.

Я же попрощалась с ней и поспешила вернуться на Пречистенку.

Первым делом, войдя в квартиру, я прошла в гостиную и заглянула под крышку фортепиано – револьвер еще лежал там. Вообще, и то, что убийца решил припрятать оружие в доме, и то, что стрелял через подушку, чтобы заглушить выстрел, и его холодная расчетливость при убийстве, подсказывало, что я столкнулась с профессионалом. Хотя само убийство было, скорее, спонтанным – убийца шел на этот бал не с намерением застрелить Балдинского, иначе бы подготовился лучше.

Однако знание мое, где лежит револьвер – очень большая удача. Убийца наверняка вернется за ним, и главное теперь не упустить этот момент. И, разумеется, мне следует стать еще более осторожной, чтобы ничем себя не выдать.

Конечно, я думала в то утро и об Ильицком. До сих пор мне не верилось, что вчера он вот так просто появился, и, мало того – сделал мне предложение. А я ему отказала. При воспоминании об этом я не выдержала и улыбнулась, а Мари, которая в этот момент рассказывала урок, нахмурилась – верно, подумала, что я над ней смеюсь.

Впрочем, улыбка эта продержалась на моих губах недолго: чем дольше я думала, тем более странным мне казалось появление Ильицкого на вчерашнем балу. Платон Алексеевич любит повторять, что давно уже не верит в совпадения, и я, признаться, склонна с ним согласиться… Но, если допустить, что Евгений солгал о случайности нашей встречи, то сам собою напрашивается вопрос – зачем? Тогда мне приходится и искренность его поцелуев ставить под сомнение, и его предложение – такое внезапное – тоже. Думать об этом было невыносимо…

А более всего меня смущала дружба Ильицкого с этим Якимовым, профессором математики и приятелем Сорокина. В сегодняшнем сообщении я попросила Платона Алексеевича выяснить биографию Якимова и всем сердцем надеялась, что он примерный семьянин, всю жизнь проживший тихо, мирно и, главное, на виду.

***

Надо сказать, что сегодня была среда, а по средам Полесовы всегда ездят обедать к Курбатовым, и сегодняшний день не стал исключением.

Граф Курбатов имел белокаменный дом на Арбате. Точнее, целую усадьбу городского типа с главным домом аж из трех этажей, двумя пристройками, стоящими к нему полукругом, собственной конюшней и огромной оранжереей. Пристройки, впрочем, почти полностью были отданы под хозяйственные нужды, а в доме большинство комнат всегда пустовало, поскольку жили здесь только Афанасий Никитич, Алекс и очень небольшой для такого дома штат слуг. Алекс, ведя бурную жизнь, в доме появлялся разве что для сна, а сам граф жил весьма уединенно и скромно.

Граф Курбатов охотно наносил визиты, когда его приглашали, сам раз или два в месяц давал пышные званые обеды, но большую часть времени, насколько я знала, находился именно в доме. В одиночестве. Редко кто гостил у него – возможно оттого, что молодость и зрелость провел он за границей, и все время сетовал, что его друзья остались в Лондоне, а не в Москве. Кроме, разве что, Полесовых, которых, как я уже сказала, он принимал каждую среду.