Полесов явно напрашивался на приглашение, а граф Курбатов, который всегда был радушным хозяином, не замедлил это приглашение озвучить:

– А что – неплохая мысль. Пока снег в лесу не сошел, вполне можно было бы съездить на денек к нам в Березовое. Хоть даже и пострелять. В эту субботу – как вам?

Кажется, все было решено, и мнения гувернантки по этому поводу, разумеется, никто не спрашивал. Хотя я все же сочла нужным показать, что мне это не нравится – вздохнула обреченно и отвернулась к пылающему в камине огню.

– Подумать только – сорок павших русских против шестисот убитых афганцев! Уверен, бой на Кушке обязательно войдет в анналы истории! – Графу Курбатову очень полюбилась эта строчка из заметки в «Московском телеграфе», и он повторял ее при любом удобном случае. Старшее поколение обсуждало за обедом последние вести с афганского фронта.

Меня вместе с детьми усадили на другом конце стола. Ильицкий же сидел практически напротив меня, и разговор как нарочно крутился около опасной темы политики и русско-британского противостояния. Я не могла не вспоминать сейчас наши с ним словесные баталии весной прошлого года в доме Натали Эйвазовой – моей институтской подруги и его кузины. Однако я была уверена, что все это в прошлом. По крайней мере, сейчас я даже не слушала Курбатова, а, ловя время от времени на своем лице взгляд черно-шоколадных глаз, думала только о том, будет ли сегодня возможность у Ильицкого поцеловать меня?

И Евгений, кажется, не слушал – до последней фразы Курбатова, по крайней мере. Только после нее он перевел свой тяжелый взгляд на графа и, не мигая, долго смотрел на него. Но так ничего и не сказал.

– Это, разумеется, так, Афанасий Никитич, – отозвался профессор Якимов со своей скользкой улыбочкой, – но, боюсь, действия генерала Комарова [20]будут иметь последствия, которые он едва ли мог предвидеть.

– Вы о войне с Британией? – уточнил граф, деловито отрезая кусок бифштекса. Говорил он так, будто война была уже делом решенным. – Да, войны не избежать, но, по моему мнению, русская армия вполне к ней готова.

И снова Ильицкий бросил взгляд на графа.

А Якимов, аккуратно улыбнувшись уголками губ, ответил:

– Вы так считаете? Любопытно, что думают по этому поводу сами военные. Евгений Иванович, не хотите присоединиться к нашей беседе?

– Я уже не военный, Лев Кириллович. Давно, – Ильицкий даже не посмотрел в сторону Якимова.

– Полно вам, Евгений Иванович, – снова заговорил Курбатов, – уж вам-то не знать, что военных бывших не бывает, – он рассмеялся. – Вы согласны, что русская армия готова к войне?

Взгляды присутствующих обратились на Евгения и тот, отложив нож с вилкой, в конце концов, произнес:

– Хорошо, если вам угодно, я отвечу: со стороны англо-афганских войск была явная провокация с целью заставить Комарова начать бой. И Комаров на эту провокацию поддался. Я считаю, что это было роковой ошибкой.

За столом прошел шепоток, и кто-то даже вздохнул пораженно.

– Но позвольте… – прищурившись, продолжил Курбатов, – генерал Комаров не просто поддался на провокацию – ему не оставили выбора. Иначе мы бы потеряли Мерв [21], жители которого, заметьте, сами год назад изъявили желание принять подданство Российской Империи.

– Но оазис Панджшех Мерву не принадлежит, – заговорил Ильицкий уже резче. – Это афганская территория. Генерал Комаров мало того, что аннексировал оазис, так еще и унизил англичан, наголову разбив их. Англичане этого не оставят и не сегодня, так завтра объявят России войну. Вы понимаете, что это означает?! К Британии тотчас присоединится Франция, а за ней, разумеется, и Бисмарк [22] подтянется, и Австро-Венгрия. Вы хотите повторения Крымской войны? К этому все идет, уверяю вас. Только сейчас не 1853 год – вот-вот запатентуют автоматическое оружие, а немецкие ученые уже проводят опыты с оружием массового поражения – химическими соединениями в виде газа, уничтожающим все живое на огромной территории. Начнись сейчас война с Британией – жертв будет без счету. Если бы генерал Комаров был тактиком, а не военным, он понимал бы, что следует пожертвовать хоть Панджшехом, хоть всем Мервом, но не развязывать войну с англичанами.

Видимо, мало кто ожидал, что простая светская беседа о новостях выльется в настоящий спор с высказываниями столь радикальными. Немало была поражена и я, потому что Ильицкий, которого я помнила, был русофилом столь закоренелым, что это переходило границы разумного. Что сделалось с ним за этот год?

– Генерал Комаров не мог отдать Мерв хотя бы потому, – рассеянно произнесла я, не в силах сдержаться, – что тогда бы мы вскоре потеряли все наши завоевания в Средней Азии – уступи Комаров один раз, и англичане пошли бы дальше. А все это завоевывалось кровью наших солдат и офицеров, как же можно теперь это просто так отдать?

И только договорив, поняла, что гораздо правильнее было бы смолчать. Ильицкий, же, бросив на меня короткий взгляд, отозвался почти спокойно:

– Меня весьма радуют ваши патриотические чувства, Лидия Гавриловна, – на слове «патриотические» он все-таки улыбнулся довольно пакостно, – но кроме них неплохо бы руководствоваться и здравым смыслом.

Я совершенно смешалась. Мне и спорить не хотелось, а главное – я все еще с трудом верила, что слышу это от него – от человек, который обычно оправдывал любую несправедливость, совершенную Российской Империей.

– А я согласна с monsieur Ильицким! – звонко и не без пафоса оповестила всех моя воспитанница и обернулась к графу: – Вы, Афанасий Никитич, так говорите об этой статье в газете, будто родным этих «сорока павших русских» должно стать легче из-за того, что афганцев погибло больше. Войны и репрессии это не метод решения проблем, генерал Комаров должен был уступить – я так считаю! А квасной патриотизм, что проповедуют некоторые собравшиеся за этим столом, – Мари бросила колючий взгляд в мою сторону, – это действительно неразумно и весьма по-мещански.