Девчонка ударилась боком об один из ящиков и, громко застонав, опустилась прямо на пол.

— Астарожнее ты, паврэдишь тавар, — за толстяком вслед зашёл невысокий худой мужчина. Свет открытой двери позволил увидеть маленькие глаза на смуглом лице и тонкие усы. Крыса. Почему-то появилась именно эта ассоциация, когда он отставил поднос, который в руках держал, и быстро наклонился к девушке, задрав на ней кофту, затем недовольно зацыкал.

— Ну вот, синьяк будит, — затем он повернулся к турку и что-то на своём пролопотал.

— Вы кто такие вообще? Куда вы нас везёте?

Я сделала шаг навстречу к Крысу, который вытянулся во весь рост и смотрел на меня, слегка склонив голову набок. Рассматривает. Улыбнулся, и по телу волна омерзения прошла.

— А тибэ это зачэм знать? Как русский говорит? Меньше знаешь, крепче спишь.

— Скажи, куда вы нас везёте? Мой отец — Андрей Воронов. Слышали о таком? У него большие связи в России. И не только у нас, везде, в мире. Вороновы. Знаете таких? Их все знают, — несколько шагов к нему, — Мой отец заплатит любую сумму, только позвольте с ним связаться. У него есть деньги. Много денег.

Тощий повернулся к толстому и ухмыльнулся.

— Дэньги-это харашо. Если никто тэбя не вазьмёт, пазваним отцу. Абязатэльно пазваним.

Он протянул руку и коснулся моего лица, а я невольно отшатнулась.

— Но тэбя вазьмут. Красивая. Малэнькая русская шлюха всегда вазьмут. Как яркая, красивая рыбка. Ещё целка? Плохо, если нет. Тогда меньшэ дадут.

— Кто?

Девушка с хриплым голосом оказалась за моей спиной.

— Вы что собираетесь делать с нами?

— Эта, — Крыс ткнул пальцем в поднос, стоявший на полу, — ваша еда. Кушайте, до самой астанофки больше кармит не будим.

— Эй, стойте! Вы куда?

— Стойте, скажите, почему вы нас держите тут?

— Пожалуйста!

Ублюдки быстро вышли из трюма, переговариваясь между собой и не обращая внимания на нас.

— Ты поняла, куда они везут нас?

Я повернулась к Маше.

— Нннет…они не сказали. Они говорили что-то про аукцион. Я…я не совсем поняла.

— Бесполезная.

Хриплая женщина, судя по звуку, опустилась на ящик.

— Что тут не понимать, девки. Они нас на продажу везут.

— Зз-зачем?

— Ой дурааа…

Она вдруг всхлипнула. И так же рядом всхлипнула та, с синяком.

А я почувствовала, как горло сдавило что-то, и стало тяжело дышать. Будто разом перекрыли кислород в трюме. Попыталась схватить, отцепить эту удавку с шеи, но пальцы хватают только воздух. И в груди вновь стало слишком тесно, будто сердце выскочит. Оно уже стучит где-то в горле, готовое вырваться изо рта. С силой зажала ладонью рот, чтобы не закричать, не заголосить вместе с остальными девушками. Нельзя. Нет. Этот урод назвал меня рыбкой. Маленьких ярких рыбок не так-то просто поймать, да, папа? Они всегда могут вырваться. И я смогу. Должна суметь.

Я похоронил его рядом с отцом и матерью, рядом с Бакытом. Труп искали мои люди несколько суток. Мог бросить как собаку. Вонять и гнить где-то в лесу. Но он мой брат. Сука, тварь, но брат, а меня учили семью не бросать никогда. Пусть я и младший, но за всех в ответе. Хотя Ахмед свою дорогу сам выбрал. Семейный бизнес его не устраивал, он с дядей мутить начал: наркота и живой товар. Быстрые деньги, легкая нажива. Отец против был всегда. Он занимался только продуктами питания. Свои магазины по всей России, склады, точки сбыта, состояние сколотил именно на этом. Свои заводы по изготовлению колбас, сыров по особому национальному рецепту, когда я вошел в долю, то предложил открывать сеть ресторанов вайнахской кухни. Я назвал эту сеть Хаджар, именем своей матери.

Перед смертью она сжимала мои руки и говорила:

— Сыночек, мой родной. Пусть ты и младший. Смотри за ними обоими. Бакыта береги, болен он, а Ахмед…запомни, Ахмед — животное…неприкаянный, весь в деверя моего. Ой, бед наделает, ой наделает, все от него настрадаемся! Отец из дома выгонит, и покатится в яму черную Ахмед. Его…родила чудовище, но она не виновата…Аллах нам дает детей и испытания от них. Вечно ты за них заступаешься, а должны они за тебя. Она знала, как в детстве спину под отцовский ремень подставлял, скрипел зубами и терпел, пока железная пряжка мясо рвала между лопатками. И в хлеву на привязи сидел, как пес паршивый, потому что вину на себя за братьев брал. Мать приходила, воду приносила, молоко с хлебом, плакала и кровь с моего лица вытирала. Но отцу не рассказывала, кто на самом деле виноват. Не потому, что меня не жалела, а потому что всегда гладила по голове и шептала: «Ты сильный, Саид, сынок мой родной, ты сильнее их. Ты, как мореный дуб, выстоишь в любую непогоду. А они…как сухие листья на ветру. Без отца и без тебя разлетятся в разные стороны и рассыпятся в прах…А ты…ты знаешь об этом и всю вину на себя. Зачем? Ладно Бакыт, а этот…этот — нелюдь. Это все он! Уйду я, а ты смотри за ними…Нельзя, чтоб Ахмед всем управлял…нельзя.

— Присмотрю, мам, присмотрю. Хорошо все будет…Ты только не волнуйся.

И не присмотрел. Разошлись наши пути. Пересекались только по праздникам семейным. Звал меня Ахмед к себе, но рестораны процветали, приносили огромную прибыль, мясные комбинаты множились по всей стране и не только. Уже несколько открылись в Украине и Белоруссии. Товар шел на экспорт в страны Европы и в США. У Саида чистый бизнес, все в открытую. Я имя Нармузиновых пятнать не собирался.

Но в стороне остаться не вышло. Ахмед тогда среди ночи приехал под кайфом, взбудораженный. В дом ввалился.

— Брат ты мне или не брат, Саид? Точки твои нужны. Вывезти надо крупную партию, а нас, сука, везде накрыли, и Воронов-падла давит на пятки. Проверки еб*чие на каждом углу. Мразота, видите ли, не даст на своей территории торговать. Против наркоты он. А Зверь кокс, сука, нюхает, и по хер ему на запреты Графа.

— Язык прикуси, не матерись при мне. Я тебе говорил, что в твоих делишках марать руки не собираюсь. У меня свое дело, у тебя свое.

А сам чувствую, что чужой он мне давно. И жалости нет, и помогать не хочется. Как будто и родными никогда не были. Все, что близко ему, претит мне, вызывает отторжение. От отца одного, а вроде как и не знаю его совершенно и знать не хочу. Любовь к нему братская где-то далеко в детстве осталась. Там я его любил. Беззаветно, самоотверженно так, что мог сам перед отцом колени склонить и спину подставить.

— Не собираешься значит? А если мне башку завтра снесут, тоже в стороне останешься?

Посмотрел на его глаза с чуть прикрытыми от кайфа веками. Сам бы оторвал голыми руками его башку пустую.

— Если снесут, то за дело.

Чай зеленый в пиалу налил и, наслаждаясь запахом, сделал несколько глотков холодной жидкости. Орет и мечется, Фатиму разбудит и весь дом переполошит. Мне отцовский дом достался после того, как Ахмеда лишили наследства и выставили за дверь. Знал, что брат за это меня ненавидел и злился. Говорил, что ему быть хозяином дома положено, но слово отца — закон. Как он решил, так и будет. Пришлось смириться. Но до сих пор Ахмед мог нарочно мой дом и своим назвать, подчеркивая, что тоже имеет права…если по закону нашему. Он — старший.