Если я не кружил и не обжигал горшки, то сидел в открытом кафе перед отелем Маркес дель Валье на центральной площади Оахаки и играл в домино со знакомым мексиканцем, агентом по продаже линолеума.

Как-то перед вечером, когда я, допив стаканчик теки́лы[13], принялся за сангри́ту[14], на той стороне площади остановился исполинских размеров лимузин американской марки, сплошь обклеенный рекламными плакатами туристских агентств — Мамонтова пещера, горы Блу-Ридж и прочие красоты и достопримечательности. В машине не было никого, кроме водителя, грузного немолодого мужчины, который распахнул дверцу и с трудом вылез из лимузина, словно змея из своей кожи.

— О господи! — сказал я.

— Ты чего? — Хулио поднял на меня сонные глаза. — Обыкновенный турист.

— Нет, не обыкновенный турист. Это мой дядя с Кони-Айленда.

Я как громом пораженный глядел на дядю Дэна, бредущего через площадь с тем робким, растерянным видом, какой бывает у американцев, впервые оказавшихся за границей, но видел я не пожилого человека с огромной сигарой, в темных очках и ярчайшей рубашке навыпуск, обтягивающей большой живот, который придавал ему не столько солидный, сколько обрюзгший вид, — я видел ладно скроенного энергичного крепыша, моего дядю Дэна, которого я так любил в детстве. Как же я им когда-то восхищался! И сколько он для меня сделал!

Мы не виделись больше десяти лет, но вспомнил я сейчас не нашу последнюю встречу во время войны, когда я, натерпевшийся страху моряк только что из Мурманска, прибежал к нему и меня встретил гражданский лекарь, философствующий за картами со своими друзьями в турецких банях на Кони-Айленде, и даже не ту удивительную неделю, что я провел у него во время кризиса, спасаясь от родителей с их прогорающей скобяной лавкой в Данкерке, штат Нью-Йорк, — нет, я вспомнил, как вспоминал и буду вспоминать всю жизнь, тот его приезд ко мне, когда со мной случилось самое мое тяжелое детское горе.

Однажды летом, когда мне было лет восемь, мы с моим ирландским сеттером Райаном попали под сильный дождь, возвращаясь вечером с озера. На крыльце, когда я, опустившись на корточки, стал вытирать Райана, я вдруг увидел, что у него течет из носу и из глаз, он весь дрожит и дышит тяжело и хрипло, будто долго бежал. Как я ни умолял маму, она выставила собаку за дверь, а меня сунула в горячую ванну.

Утром ветеринарный врач сказал, что у Райана воспаление легких. Мама раскаялась и впустила его в дом, но поздно: воспаление легких оказалось последствием чумки, а против чумки лекарств нет, можно только ждать, чем все кончится.

Я написал крупными печатными буквами письмо дяде Дэну в Бруклин. Мне казалось, он должен знать, что произошло, ведь это он подарил мне щенка в тот день, когда я в первый раз пошел в школу, и к тому же он врач и живет в Нью-Йорке. Дядя Дэн прислал мне открытку с видом отеля «Святой Георгий» и велел надеяться, что все будет хорошо.

Мы и надеялись. Но через несколько дней, жарким, душным вечером, у Райана вдруг начались судороги. Мама побежала в магазин за папой, я бросился звонить ветеринару. Я весь день как-то странно себя чувствовал, когда же Райана увезли, у меня поднялась температура, болело сердце, все тело ныло, будто меня сдавили стальными тисками, которые стояли в задней комнате папиного магазина.

Мамины волосы, всегда так аккуратно сколотые узлом на затылке, рассыпались; когда она нагнулась ко мне, я увидел шпильку, повисшую, словно гусеница на паутинке. Мама, плача, раздевала меня, слезы бежали по ее щекам, оставляя в пудре блестящие дорожки. Я тоже плакал — оттого ли, что унесли Райана, у которого так беспомощно дергались задние лапы, или от боли, какой я раньше не мог себе даже вообразить.

У меня оказался ревматизм. Лежа день за днем в своей комнате с покатым потолком на втором этаже под крышей, ослабевший и несчастный, я тупо разглядывал рыжие потеки на стене в том месте, где отстала железная полоса, закрывающая щель между дымоходом и крышей, и обои намокли от снега, тянул через соломинку апельсиновый сок и просил, чтобы ко мне привели мою собаку — я бы гораздо быстрее поправился, если бы она сидела возле моей постели! Но я не сердился на родителей и ничуть их не обвинял, пока меня не пришел навестить Ронни, мальчик старше меня, живший по соседству. Он принес мне несколько книжек Дона Стэрди, и, когда я сказал ему, что родители отдали на время Райана знакомым на ферму, он расхохотался мне в глаза:

— На живодерню они его отдали, а не на ферму!

Похолодев, я молча глядел на его презрительную усмешку с торчащими в разные стороны зубами.

— Его усыпил ветеринар. Собак всегда усыпляют. Сдох твой Райан, а ты и не знаешь!

— Мама! — закричал я. — Мама! Мама!

Прибежала мама, испуганная отчаянием в моем голосе. В дверях она столкнулась с Ронни, который пробормотал, что ему надо идти, и исчез, оставив ее наедине со мной и с тем страшным подозрением, которое он во мне заронил.

Да, сказала мама, беря меня за руку, но я тут же судорожно ее отдернул и спрятал под одеялом, да, это правда, Райан умер, его пришлось усыпить.

— Зачем вы меня обманули? — всхлипнул я. — Зачем?

— Так получилось. — Она хотела погладить меня по голове, но я отвернулся. — Мы бы тебе обязательно сказали, но ты заболел. Тебе было так плохо, и мы решили пока не расстраивать тебя. Папа просто ждал, когда…

Я сунул голову под подушку и больше ее не слушал.

Мне стало хуже. К утру я был почти без сознания, но все-таки слышал — во сне или наяву? — как мама рассказывает о моей болезни дяде Дэну, который находился от нас почти за пятьсот миль. Но это был не сон — мама со страху решила посоветоваться со своим братом, врачом, и заказала междугородный разговор, что́ мы делали только в самых крайних случаях.

Через несколько минут — на самом деле это было, наверное, уже на следующий день — дядя Дэн появился у моей постели. Из-под его пышных усов торчала сигара, по жилету вилась двойная цепочка. Он вынул из кармана золотую луковицу, которая досталась ему от отца, то есть моего дедушки, и взял мою руку пощупать пульс.

— Ты что же это, Чарли-малыш, — спросил он, — какого страху задал своим старикам?

— Они убили Райана, — прошептал я.

— Да, убили. И правильно сделали. Я это говорю как врач. Оставить