Оказавшись в Нью-Йорке, я невольно подумала о своем брате. Я его ненавидела. Так ребенок ненавидит героя, который не оправдал его доверия. Я ненавидела Эйса за то, что он не реализовал свой потенциал и не использовал те способности, которыми так щедро наградила его природа. Он был красив, умен, обладал многочисленными талантами, но не потрудился их развить. Мне было обидно за Эйса. Но больше всего я испытывала обиду из-за того, что продолжала его любить. Я жалела его, беспокоилась о нем, обожала его и презирала в одно и то же время. Я вспоминала, как он шутливо щипал меня, гонялся за мной, когда мы были детьми, дразнил меня и утешал, если видел, что я расстроена. Вместо чувств к нему у меня в душе была открытая рана. Стоило мне подумать о моем брате, как волна эмоций, огромная, как цунами, захлестывала меня, грозя утопить.

Эйс был для родителей источником постоянной головной боли. Его арестовывали за хранение и употребление наркотиков, за мелкие кражи. Потом моим родителям пришлось пережить его уход из дома, когда ему было восемнадцать лет. По сравнению с Эйсом я была ангелом во плоти. Конечно, я тоже немножко врала, пробовала алкоголь на вечеринках, садилась за руль еще до того как получила права и покуривала. Но во всем остальном родители могли мною гордиться. Я училась на одни «пятерки», редактировала школьную газету и дружила только с хорошими мальчиками и девочками. Наверное, в глубине души я понимала, что если не оправдаю родительских ожиданий, то они не выдержат испытаний, уготованных им жизнью. Я очень тщательно следила за тем, чтобы не выходить за установленные рамки.

После того как Эйс ушел из дома, мы не возвращались к этой теме. Даже его имя оказалось под запретом. Иначе мама немедленно разражалась слезами и выбегала из комнаты. Мы притворялись, что он никогда здесь не жил. Из-за этого молчания мое сознание превратило Эйса в кого-то наподобие мифического героя. Он казался мне прекрасным бунтарем, который был слишком ярок, слишком чувствителен, слишком эмоционален для обыденной жизни. Я представляла своего брата поэтом или художником, который вращается в богемных кругах, стоически перенося лишения. Непонятый гений. Я даже допускала, что вместо того чтобы отпускать его, родители должны были принять его пороки и смириться с ними.

После той ужасной ночи, когда Эйс ушел из дому, я долгое время не видела его. Мы встретились только тогда, когда я стала первокурсницей нью-йоркского университета. Я жила в общежитии на пересечении Третьей авеню и Одиннадцатой улицы. Даже не знаю, как он нашел меня, но однажды утром, выходя из общежития, чтобы отправиться на занятия, я увидела Эйса, который стоял неподалеку. Кожа на его лице была нездорового желтого оттенка и сплошь покрыта красными пятнами. Мой брат постригся почти наголо, расставшись со своими длинными темными волосами, которые я так любила, и его череп просвечивал под черной щетиной. От него ужасно пахло. Глаза брата, напоминавшие мне глаза матери, ярко блестели. Он явно был голоден.

— Привет, детка, — сказал он.

Я, должно быть, стояла с открытым ртом, потому что он весь съежился под моим взглядом и неуверенно спросил:

— Я так плохо выгляжу?

— Нет…

Я нашла в себе силы взять себя в руки, хотя мне хотелось повернуться и броситься наутек. Но, с другой стороны, у меня было непреодолимое желание обнять моего брата, моего утраченного героя, которого мы устали оплакивать.

Заикаясь, я выдавила:

— Как у тебя дела?

— Хорошо, — промычал он в ответ, почесывая голову. Когда он поднял руку, я заметила, что вся ее внутренняя поверхность исполосована белыми тонкими шрамами. Я отступила на шаг назад. Я ощущала только ужас и не могла поверить своим глазам. Но самым отчетливым ощущением была грусть. Моего брата-героя сломили силы зла.

— Послушай, — обратился он ко мне, — у тебя есть деньги? А то я на этой неделе переболел гриппом. Не работал. Мне хочется есть.

Я отдала ему все деньги, которые были у меня в кошельке. Кажется, двадцать пять долларов. С тех пор наши отношения строились по определенной схеме. Мои родители понятия не имели о том, что я вижусь в братом. Мы встречались с Эйсом где-то раз в месяц. На Второй авеню было кафе, в которое мы с ним ходили. Мы заказывали картофельные оладьи. Никто не обращал на нас внимания, хотя было видно, что Эйс наркоман. Я выглядела, как хиппующая студентка, а затем картинка стала немного другой: я поменяла стиль на деловой, или городской, если хотите. Мы сидели друг напротив друга и болтали. Эйс каждый раз говорил о том, что очень скоро «завяжет». Я давала ему деньги, зная, что не должна этого делать, но я полагала, что лучше уж так. Я любила его так сильно, что готова была воспользоваться любой возможностью, чтобы доказать это. Кроме того, я не могла представить, где бы Эйс доставал деньги, если бы я не давала ему их. Нет, именно потому, что я могла себе это представить, я их ему и давала.

Иногда мой брат исчезал на несколько месяцев, и я не получала от него никаких вестей. Я не знала, как найти его, потому что все, что он сообщил мне о себе, — это то, что он обитает в Гарлеме. Потом он якобы перебрался на Ист-Сайд. Я не знала ничего наверняка. Когда я не получала от Эйса вестей, в моей душе поселялся страх. Однажды я даже дала объявление в «Виллидж Войс», но без всякого результата. Не знаю, читал ли его Эйс. Это был поступок, продиктованный отчаянием. В конце концов, у него всегда заканчивались деньги, или он начинал ощущать свое одиночество, или по какой-либо другой причине, но мой брат находил меня снова. Я никогда не спрашивала, где он был, чем занимался, почему не звонил. Я не задавала вопросов, потому что боялась потерять его снова.

— Когда ты возьмешься за ум? — спрашивал меня Захарий, не скрывая своего возмущения. — Твой брат использует тебя. Он не любит вас. Такие люди и понятия не имеют о том, что такое любовь.

Мне кажется, Захарий не понимал суть этого чувства. Если ты любишь человека, то тебя не волнует, отвечают ли тебе взаимностью. Любовь — это награда в чистом виде. Или наказание. Кому как повезет.

Сойдя с поезда, я смешалась с потоком людей. Мне кажется, что у меня ушла целая вечность на то, чтобы добраться до Манхэттена. От Кристофер-стрит я пошла пешком. Холодный воздух и долгая прогулка вернули мне хорошее настроение и помогли забыть мой недавний разговор с родителями. Мне даже удалось не думать о том, что в кармане у меня до сих пор лежат фото и записка. Сомнения на время оставили мою душу. К тому времени, как я дошла до дома, я смогла окончательно прийти в себя. На этот раз я прошла мимо почтового ящика, даже не взглянув на него. Сегодня я не была намерена разбирать почту. Я поднялась по ступенькам и замерла у входной двери. Возле нее стояла бутылка «Мерло» и два бокала. В одном из них я нашла записку: «Можно мне извиниться как следует? Джейк, 4Е».

Я поднялась на один лестничный пролет и оказалась на этаже Джейка. Но, достигнув верхней ступеньки, я заколебалась. Лампа, мигающая под потолком в коридоре, создавала причудливый мир теней, то исчезающий, то возникающий вновь. Я посмотрела на бутылку вина и бокалы и подумала: «Кто этот парень? Что я делаю?» Еще до того как я смогла ответить на эти вопросы, дверь в его квартиру распахнулась. На пороге стоял Джейк в черной футболке и вытертых спортивных джинсах «Левайс». Он потянулся за вином и бокалами и улыбнулся. Его улыбка была застенчивой и нерешительной.