Преследователи развернулись в цепь, кони их тяжело дышали, и мрачные взгляды воинов сверлили нас из-под наличников шлемов.

Кимон вышел на опушку, распустил завязки штанов и помочился на траву, холодно глядя в глаза врагов.

Кимон упрямо отказывался вернуться в долину. Дождавшись сумерек, он прошел в рощу, где под каменной насыпью лежали рядом отец и мать Урты. Бабка Кимона, Раймунда, в этой стране почиталась могущественной женщиной. Это благодаря ее силе и искусству земли корнови распростерлись так широко, подступив к самым границам Иного Мира.

О Раймунде рассказывали немало историй. Ее и после смерти видели порой в облике совы с крыльями цвета ореха, пролетающей над крепостью в день зимнего солнцестояния.

Она приглядывала за своими потомками, но, как видно, не сумела помешать разорению родовой крепости.

Все же Кимон теперь пел, обращаясь к ней, и Мунда присоединила свой голосок к голосу брата. Это была не песнь призыва, а песнь отваги, готовности. Он тянулся к спящему духу Раймунды в поисках внутренней силы, чтобы свершить задуманное. Каменная насыпь была просто могилой, но его голос пробудил эхо в Стране Призраков, где она теперь находилась. В той стране было место и для цариц, селившихся поодаль от теней героев.

– Бабушка, – зашептал Кимон под конец, – пусть мне придется встать одному против целой армии, твоя страна не останется в рабстве. Я не могу ждать возвращения правителя. Быть может, он вовсе не вернется. Битва зовет меня. Пошли нам коршуна, бьющего со стороны солнца, и падальщиц-ворон, чтобы очистить поле. Лети над моей головой и криком пробуди, если я промедлю. Но, бабушка… вернись на МэгКата, жди нас на равнине. В твоей тени мне будет спокойнее.

Через два дня после нашего возвращения в долину изгнанников я с грустью увидел женщину, стирающую в реке окровавленную рубаху. Она била полотном по камням, не пытаясь отмыть кровавых пятен. Это был просто знак скорби. Я сразу подумал, что умер Арбам, но оказалось, она оплакивает смерть ребенка, сорвавшегося со скалы, куда тот забрался за птичьими гнездами. Еды в маленьком селении хватало, так что мальчуган, должно быть, задумал искупительное волшебство. Его отец и мать погибли в Тауровинде. Теперь разбитое маленькое тело лежало на погребальных носилках, поднятых повыше от собак, а опекуны спорили, хоронить его или собрать небольшой погребальный костер.

Арбам был еще очень слаб. Лицо бледно, в дыхании чувствовалась гниль, и над головой собирались тени. Глаза погасли, смотрели влажно и рассеянно. Тем не менее он сумел найти немного сил.

– Ты не задумывался, – тихо спросил он меня, – что бывает с теми, кто был убит собственным предком?

Я пробормотал, что это мне неведомо, а любые соображения были бы пустыми догадками. Страна Призраков для меня являлась такой же тайной, как для него.

– Все равно, запомни мои слова, – продолжал он. – Живой или мертвый, я закрою для них переправу. Им не место в этом мире. Положись на меня. И скажи моим внукам, ладно?

– Ты мог бы сказать им сам, – заметил я, но он горько усмехнулся.

– Мунде, пожалуй. Но мальчишка весь в мать. Нетерпелив и вспыльчив. Айламунду тоже всегда злили напрасные смерти.

В этот миг я мог заглянуть в будущее Арбама, но удержался. Он находился между небом и землей, полуживой, полумертвый. Он видел почти пятьдесят зим. Возраст, лежащий на его широких плечах, в его крепких костях, либо работал на него, либо ускорял его уход в Страну Призраков.

Мне не пристало вмешиваться.

Мунда заходила к деду, но Кимон не пришел ни разу. Зато мальчишка собрал совет в самой просторной пещере и потребовал устроить пир. Ему напомнили, что народ оплакивает упавшего со скалы мальчика. Тогда Кимон предложил совместить тризну с призывом к битве.

Для этих обрядов пищу готовили по-разному, и женщины-старейшины с воинами рассаживались в разном порядке, но Кимон сразу разрешил все сложности церемонии, заявив: «Я еще молод, но я – сын своего отца, и мое слово – первое. Я почту умершего мальчика, я устрою ему достойные похороны. Но над нами теперь не крыша родного дома, а свод пещеры в пустыне, лежащей между жизнью и смертью. Нечего поднимать шум вокруг мертвого – слова живых сейчас важнее».

Думаю, он потратил не один час, составляя эту впечатляющую маленькую речь.

Он поместил свой маленький овальный щит с коршуном на коне посреди круга, составленного из деревянных столов, а рядом положил подушку, поставил блюдо и чашу. Я знал, что означает его поступок. Были на востоке земли, где подобные претензии со стороны мальчика были бы встречены снисходительным смехом. Были и такие, где их сочли бы дерзостью, достойной легкого наказания. Но среди кельтов, как я обычно называл эти племена, щит, поставленный посреди круга, вполне мог привести к казни Кимона за попытку без поединка захватить власть отсутствующего правителя – или к спокойному признанию его главенства, просто по праву наследования.

В сущности, Мунда имела большие права на место в середине. Даже теперь, описывая эти события спустя долгий срок, я помню, как высоко ценились женщины Альбы в принятии решений и подготовке к сражениям. Со временем обычай переменился, но во времена Урты он был правой рукой власти, а Айламунда, пока была жива, оставалась ее левой рукой. После смерти они попадали в разные области Страны Призраков, но могли встретиться на тайных тропах, чтобы делиться воспоминаниями и обсуждать дела.

Так что соперниками Кимона были не выжившие утэны его отца, а женщины-старейшины, предки которых опекали детей-изгнанников в Стране Призраков.

Жарили мясо и варили похлебку из дичи; запах кислых лепешек и сладких пирожков плыл по долине. Кислый эль мешали с медом и выставляли на стол в кожаных флягах.

В конце долины, на бурой полянке, выкопали могилу для мальчика. Его опустили в яму без обряда, но рядом положили немного свинины, меч, плащ и оставшиеся на память от родителей вещицы. Кимон скороговоркой пробормотал короткую песнь потерянной надежды в отчаявшемся мире: он призывал дух мальчика вернуться из Иного Мира и помочь под Тауровиндой. Тело засыпали землей, и мы отправились на трапезу.

Кимон молча сидел в центре круга, занятого утэнами, женщинами-старейшинами и Глашатаями прошлого, земли и правителя – другими словами, друидами. За столами пили эль, срезали с костей мясо и передавали по кругу. Когда все насытились и перешли к беседам, Кимон поднялся, взял себе мяса и хлеба, наполнил чашу ключевой водой.

Все взгляды, только теперь заметил я, были обращены на него. Он, казалось, не замечал пристального внимания бородачей, одетых в грубую холстину. Он ел спокойно и неторопливо. Двое детей завели песню войска, но Амалгайд, поэт, пока молчал. Не время было шутить или воспевать подвиги присутствующих.

Внезапно старейший из утэнов швырнул обгрызенную кость на пол рядом с Кимоном. Мальчик спокойно встретил взгляд воина, затем поднял объедки и положил на свое блюдо. С другой стороны прилетела вторая кость. Кимон поднял и ее. Теперь одна из женщин бросила ему маленький красный платок. Кимон обвязал тряпицей запястье. Женщина улыбнулась ему и шепнула что-то сидевшему рядом мужчине. Тот нахмурился, однако вытащил маленький бронзовый нож и осторожно метнул в сторону мальчика. Кимон подхватил нож, подобрал все кости и встал, прикрывшись овальным щитом.