— Как… Откуда ты знаешь?

— Когда ты была маленькая, у твоего отца начались ужасные боли в области живота. После всевозможных анализов и обследований в больнице специалисты нашли у него хромосомную недостаточность. Которая может передаваться по наследству. Там нам и рассказали, что бывает с детьми, рожденными от таких матерей.

— Почему же я родилась здоровой?

— Это сложно… Все зависит от количества дефектных хромосом. Мы сдали твою кровь на анализ, и оказалось, что у тебя их много.

— Значит, я никогда не смогу родить нормального ребенка?

Я делаю паузу, а затем спокойно отвечаю:

— Боюсь, что нет.

Она подтягивает колени к груди и сжимается в комок. Моя малышка.

— Я хочу спать…

— Мне остаться?

— Нет, спасибо.

Я целую ее в лоб и, помедлив, выхожу из комнаты.

Спускаюсь вниз, на кухню. Надо отвлечься хотя бы на несколько минут. В раковине со вчерашнего дня лежит немытая посуда. Непорядок. Но, прежде чем перейти к привычным домашним делам, следует кое-что закончить. Достаю из сумочки пачку с лекарством. На коробке значится «Клозтерпан»[12], а внутри, в блистере не хватает трех таблеток. Кладу его в карман и спускаюсь в подвал.

Шаря под лестницей в сложенных друг на друга чемоданах, благодарю судьбу за то, что моя работа связана с медициной. Пока доктор Феллоуз был на вызове, я пробралась в его кабинет, стянула официальный бланк, написала нужный рецепт, поставила печать и подделала подпись — работая в приемной, я отлично ее изучила. В аптеке мне без проблем продали лекарство. Вчера вечером я растолкла таблетки ложкой и подмешала их в подливку для воскресного жаркого. Нина ничего не заметила.

Наблюдая за тем, как она ест, я мучилась сомнениями. В 1981 году я неожиданно забеременела и не смогла закончить курс и стать акушеркой. Судя по некоторым признакам, я понимала, что срок у нее гораздо больше, чем она думает.

Гортань жжет от едкой желчи, поднимающейся из желудка, я сглатываю.

«Ты все сделала правильно», — повторяю я самой себе.

Забрав у нее этого нерожденного ребенка, я дала ей гораздо больше.

По дороге домой в автобусе я слушаю Celebration, сборник хитов Мадонны. Когда мне было шесть лет, я брала кружевные салфетки, висящие на спинке дивана, цепляла их на голову, повязывала шнурки от ботинок на запястья и представляла себя королевой поп-музыки. Папе не нравилось, когда его маленькая девочка распевала про то, что «чувствует себя девственницей»[13]. Но стоило ему начать сердиться, мы с мамой запевали Papa Don’t Preach[14], и он отступал. Эти воспоминания отзываются в моем сердце, и мне неудержимо хочется вернуться в те невинные времена хотя бы на мгновение.

Папа исчез из моей жизни больше четверти века назад, но я до сих пор сильно по нему тоскую. С годами многое померкло, и мне грустно от того, что я не могу вспомнить его голос. Мама выбросила все наши с ним фотографии, кроме одной, которую я спрятала у себя в сумочке.

С ней у меня связаны самые счастливые воспоминания. Ему тогда нужно было сделать фото для паспорта, и папа взял меня с собой в город. Я ждала его снаружи фотобудки, и когда дело дошло до четвертого, последнего кадра, он вдруг высунулся, схватил меня и втянул к себе. Я даже взвизгнула от неожиданности. Мы хохотали с ним как сумасшедшие и маме ничего не сказали. Это был наш секрет. Я очень дорожу этим кадром, потому что без него давно бы забыла папино лицо.

Из прошлого меня возвращает сигнал телефона. Уведомление от «Гугл». Внутри все холодеет: в нем может идти речь только об одном человеке, потому что только его имя я указала в настройках. Страх сковывает мое тело. Рывком стаскиваю наушники. Ноги выстукивают дробь по металлическому полу автобуса. Рука с телефоном прижимается к груди. Меня прошибает холодный пот, а к горлу подступает тошнота. Становится трудно дышать.

Проталкиваюсь через переполненный салон и выхожу через задние двери, не доехав до места три остановки. Нужно время, чтобы прийти в себя, прежде чем возвращаться домой и садиться за ужин с Мэгги. Не в силах больше длить муку, я открываю сообщение и принимаюсь читать прямо там, на обочине. «Певец-убийца умер», — говорится в заголовке. И ниже: «Осужденный за убийство Джон Хантер умер от лейкемии после 18 месяцев тяжелой борьбы».

Мимо едут машины и идут люди… я их не вижу. Тело мое в настоящем, но мысли — в прошлом. Я не смогла бы сдвинуться с места, даже если б захотела.

Помню эту фотографию Джона. Впервые она попалась мне на глаза, когда над ним шел суд, и ее опубликовали все газеты. Однако сделана она была намного раньше и совершенно не передавала его красоты. Он там какой-то хмурый, и любому, кто не был с ним хорошо знаком, кажется пустым и бездушным. К сожалению, многое стерлось из моей памяти, но я точно уверена, что он таким не был.

Неожиданно обрушиваются образы из прошлого. Они проплывают перед глазами словно кадры, висящие на веревке в фотоателье. Вот я сижу где-то дома, за спиной у меня Мэгги. Она подходит ближе и что-то тихо говорит — не могу разобрать слов. Едва появившись, картинка исчезает.

Пальцы сами тянутся к нижней губе и ощупывают татуировку, спрятанную во рту.

Двадцать пять лет назад

Джон идет по сцене всего в нескольких метрах от меня. Боже, какой он красивый — аж дыхание перехватывает! А когда резко поворачивает голову и пот с его длинных темных волос летит на мое лицо, я чуть не падаю в обморок. Его вкус у меня на губах. И я так счастлива, что готова умереть, потому что лучше уже быть не может.

Когда Джон достает микрофон из стойки и обнимает его двумя руками, я замечаю, что у него черный маникюр. Завтра сделаю себе такой же. Его губы почти касаются микрофона, и я представляю, как они тянутся ко мне, чтобы поцеловать. Он чуть ниже, чем другие участники группы, и худощав, но кажется, будто заполняет собой все пространство сцены. Кроме него, я никого не вижу.

Жар от раскаленной толпы в главном зале клуба «Роудмендер» оседает на потолке тяжелым конденсатом, который падает вниз, словно теплый дождь. В середине песни Джон вставляет микрофон обратно в стойку и позволяет соло-гитаристу выйти в центр. Однако взгляды по-прежнему прикованы к нему: он стягивает футболку через голову, бросает ее в толпу и остается голым по пояс. Он великолепен. Ни один из моих парней не годится ему в подметки. С этого момента для меня существует только он, и я хочу быть с ним, чего бы мне это ни стоило.