Императорская семья вскочила на ноги, что-то принялась мне кричать. Но я не слушала, мне было хорошо. То самое злое хорошо, когда ты делаешь что-то ужасное и не можешь остановиться, потому что накипело, потому что так правильно, потому что не хочешь сдерживать себя.

И я повторила фокус с взрывом в третий раз!

Пыль летала вокруг, камни, разбитые вещи! Крик чего-то от меня хотящих мужчин! Слезы перепуганной женщины, неподдельный страх в глазах девушки и обнимающий её брат, с яростью на меня глядящий!

И мой хохот. Нервный, дикий, безумный! И такой довольный…

— Дура! Грохните её кто-нибудь! — прорвался сквозь звуки этой какофонии крик молодого парня.

— Что ты творишь?! — вторил ему рык правителя.

— Тьма, сколько энергии, — простонал и дядюшка, с восторгом глядя на оставленные мной руины.

А там где-то слышался топот многочисленных ног, какие-то крики, продолжала истошно верещать сирена.

— Значит так, — с расстановкой начала я, расправив чуть затекшие плечи, — слушаем меня внимательно, анализируем полученную информацию, осознаем и принимаем меры. Весь ваш род, всю вашу империю, весь ваш мир и вообще всё, связанное с вами, я знать не желаю. Не желаю и узнавать не буду! Мне плевать, кто вы, что вы думаете, что сделали, мне противна одна только мысль, что придётся говорить с вами или как-либо ещё связываться. И я требую, чтобы вы немедленно вернули меня домой, иначе, клянусь богом, я разнесу вам всё к чертовой матери!

— Детка, у тебя стресс, — мягко произнесла женщина, осторожно ступив вперед.

Ей на плечо тут же легла ладонь мужа, которую она скинула, не глядя на него. Взор её сияющих от переживания глаз был обращен прямо на меня.

— Не надо на меня так смотреть, — жестко велела я, не впечатлившись, — я так понимаю, мама?

Слово далось с трудом, пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не продолжить крушить всё прямо сейчас.

Её лицо озарилось радостью, она слабо закивала, будто боялась. Не зря боялась.

— У меня нет мамы, — не дрогнувшим голосом сказала я то, о чем столько раз думала.

Её лицо теперь исказилось гримасой боли и отчаяния, брови страдающе выгнулись, губы искривились… Мне не было её жаль. Вот ни капли. Они же меня не жалели.

— Она умерла, — продолжила я, далекой частью сознания понимая, что схожу с ума и превращаюсь в садиста и маньяка, — знаете, тогда, шестнадцать лет назад, когда оставила двухлетнего ребёнка одного в лесу.

Я перевела ничего не выражающий взгляд на отца, что стоял каменным изваянием, мрачно на меня взирая. Виновато. Бессильно.

— И отца у меня тоже нет, — продолжила малолетняя садистка в моём красивом лице.

— Варэа, — сковано начал было он.

— Её тоже нет, — перебила я, криво усмехнувшись, — она тоже погибла тогда в лесу. Есть только сиротка Варя, это я, а больше никого нет. И я требую у вас ещё раз: верните меня домой.

— Это твой дом, — прошептала та, по чьему лицу текли крупные блестящие слезы.

Склонив голову к плечу, я внимательно вгляделась в её лицо. А мы с ней и правда похожи. Одинаковые глаза, чуть вздернутые носы, форма лица и волосы у неё такого же цвета, как и у меня когда-то были.

— Это не мой дом, — возразила с леденящим спокойствием, — не вернете меня обратно и очень скоро это место перестанет быть и вашим домом. Его просто не будет.

— Ты переоцениваешь свои возможности, — снисходительно улыбнулся лорд с золотым пламенем.

Не переоцениваю. Он берет в расчет исключительно магию, а тут ещё железных дубинок найти можно, они тоже отличные помощники в деле крушения чужого имущества.

Я молча вернула ему его снисходительную улыбку.

— Так что там? — почти вежливо напомнила о самом главном вопросе.

— Ты никуда не пойдешь, — отрезал император.

И маска моего обманчивого благодушия и спокойствия со звоном разлетелась. Оказалось, разлеталась вовсе и не она, а находящиеся тут три окна. Если это я сделала, то мне безумно нравится.

И понеслась!

Я и бабах! Я и грямызь! Я и стены им посносила! И окна пооткрывала, оставив вместо них дымящиеся дыры! И в полу дыр наделала, и мебель с энтузиазмом в окна пошвыряла! Я даже воздух случайно подожгла, но огонь, золотой, кстати, быстро стих.

А когда в этой комнате, из которой императорская семья так и не вышла, крушить больше нечего было, я смело шагнула в одну из дыр, выйдя в коридоре, в который до этого пара моих ударов улетела. В смысле, в нем тоже бреши были.

И дальше было совсем весело! Я иду, а за моей спиной вспыхивает насыщенным золотым пламенем старая ковровая дорожка! И пламя такое большое, грозное, яркое, насыщенное, ревущее, переливающее и мерцающее. Очень красивое, я на пару минут остановилась и просто рассматривала его всполохи, с удивлением отметив, что оно не причиняет мне никакого вреда.

— Она выгорит! — послышалось потрясенное от папочки.

Неуч, не выгорит, а сгорит! И не сгорю, идиот, ты что, не видишь?

— Не выгорит, — уверенный ответ дяди и дальше, — Элен, бери детей и идите… в сад!

А Элен у нас кто? О, мамочка на меня ошарашено смотрит.

— Дети? — хмыкнула, глядя ей прямо в глаза, — А их ты где оставила?

Красивые глаза наполнились слезами. Лицо отца окаменело.

— А-а-а, — «догадалась» я, — вы их ещё не успели нигде оставить, это сюрприз был, да? Что-то вы сдаете, они уже большие, их бросать неинтересно будет. Надо было годика в два!

— Варэа! — прогремел ледяной глас императора.

Мы не убоялись, психи вообще ничего не бояться.

— Варя! — заорала в ответ.

У меня голос помягче его был и потише, но тоже здорово получилось, да.

— Мой вам совет, ребят, — посмотрела я на обнимающего за плечи сестру парня, что не сводил с меня неприязненного взгляда, — бегите сами, пока вас «случайно», — подняла руки и изобразила воздушные кавычки, — где-нибудь не оставили. А ещё не верьте людям, они вообще зло. И, да, не привязывайтесь ни к кому, потом больно будет.

— Это твое жизненное кредо? — сухо поинтересовался паренек.

Вот он заговорил и я четко поняла, что он очень похож на отца. Такой же суровый, серьезный, сильный, пусть и молодой ещё.

— Да, — кивнула ему.

А в груди что-то так неприятно защемило, будто говоря, что этот разговор до добра не доведет.

— У меня тоже есть кредо, — признался он.

Заинтересованно молчу, ожидая продолжения.

— Всегда помни о тех, кто рядом, — с легким намеком произнес он.

С таким вот о-о-очень легким, ненавязчивым, ага-ага.