заложенная в силу человеческого существа, догадываются лишь единицы.

Авантюрист и пьяница Хемингуэй, лежащий теперь зелёным томиком из серии «Библиотека классической литературы» на кухонном столе, например, прекрасно об этом знал. Может, поэтому и спивался. «Сейчас ты отсюда уйдешь, зайчонок. Но и я уйду с тобой. Пока один из нас жив, до тех пор мы живы оба», — говорил несчастной Марии убитый им, Хемингуэем, герой. Но Мария, тщательно и терпеливо воспитанная Хемингуэем, не хотела уйти. Тогда герой говорил: «Ты теперь — это и я. Ты — все, что останется от меня. Встань». И Мария тогда, начав что-то понимать, встала и, подчиняясь лаконичному, репортёрскому тону Хемингуэя, ушла несчастная, но всё же не до конца.

Арсений ушёл с утра далеко не несчастным. Он даже что-то напевал, обуваясь в прихожей, пока Ира красилась. Арсений не стал дожидаться, когда она выйдет на работу, возможно, почувствовав себя в пунцовой невинности утра третьим лишним.

Принимая душ, Ира пыталась возвратить себе свежесть вчерашнего утра или хотя бы уцепиться за полупризрачное ощущение защиты, овладевшее ею вчера ночью, но и то и другое ускользало, настойчиво оставляя место бессмысленной гладкой пустоте. Она получила заботу, которой так не хватало ей в этом чужом бездушном городе, но это не принесло ей облегчения. В одной этой заботе, растворившейся с утра, было олицетворение мимолётности и конечности всего, чего искренне и наивно жаждало сердце. Ощущение борьбы прошло, оставив её наедине с собою — даже всесильный Хемингуэй на этот раз не пришёл ей на помощь. Она впервые чувствовала себя обессиленной, посторонней и бесстыдной — словно поддельная античная статуя, подброшенная в чью-то непричастную и полную достатка жизнь.

Всё утро на работе её душило ощущение, будто она надела платье наизнанку, да ещё перед этим вываляв его в тине. Хотелось отвязаться от глупых мыслей какими угодно средствами — но, как назло, начальник опять уехал в командировку в Цюрих, бросив её в Москве за нудной административной работой. И чтобы окончательно Иру добить, лица в метро были с утра особенно злые и искажённые мукой, так что даже музыку при них не хотелось включать — того и гляди, и она пропитается этой липкой нечистой безысходностью.

В час дня Доцент и его друзья позвали Ирину на обед. Она пошла — ей было сейчас абсолютно всё равно, с кем. Компания Доцента была ничем не хуже других — даже, пожалуй, повеселее. К тому же Павел, подверженный стихийной увлекаемости случайно выбранной из умственного пространства мыслью, совершенно не имел времени уделять внимание её тусклому виду. Едва усевшись за стол, он принялся в довольно глубоких технических подробностях рассуждать о строительстве египетских пирамид. Ира слушала его разглагольствования вполуха — она всецело сосредоточилась на борще, в котором тщательно старалась отыскать следы полагающегося ему навара.

— Что же, ты считаешь, люди с древнеегипетским уровнем технологичности могли построить такие сооружения? — скептически спросил один из инженеров, когда Павел на пару секунд замолк, чтобы пережевать кусок курицы.

— Видишь ли, — рассудительно произнёс Доцент с набитым ртом. — Всё дело в том, что существует теория электромагнитного поля, которая, в частности, гласит следующее: «Электромагнитное поле существует вне зависимости от нашего представления о нём».

«Батюшки мои! Что он несёт?..» — подумала Ирина. Она прекратила жевать и с подозрением посмотрела на Павла, силясь отыскать в нём хоть крупицу позёрства, но Павел был в этом плане чист, как чело поп-дивы. Ощутив Ирин интерес, он посмотрел на неё совершенно невинными глазами и пояснил:

— Культурно-технологический анахронизм имеет в рамках теории относительности такое же право на существование, как и явление корпускулярно-волнового дуализма.

— Не упрощай, Павел — все и так прекрасно понимают, что ты хочешь сказать, — невозмутимо сказал Доценту его друг и коллега Кирилл.

Павел, только сейчас заподозрив в окружающих сарказм, растерянно замолк. Инженер передумал с ним спорить и, глянув на Иру с совершенно обескураживающей улыбкой, молча налёг на еду. И в этот миг Ира испытала невыразимое облегчение. Все её утренние глупые и казавшиеся чересчур сложными мысли в один миг поглотились культурно-технологическим анахронизмом. Не успев осознать, что делает, она ввязалась с Павлом в какую-то дискуссию по поводу древнеегипетских письменных хроник, доставив помалкивающей компании немалое удовольствие, и за этой дискуссией закончив обед, проводила Доцента до инженерного отделения. Там они ещё минут десять постояли за кофе, активно споря на тему взаимоотношений Египта с Римской империей, и разошлись, только когда на них стали бросать свирепые взгляды работавшие рядом проектировщики.

* * *

Солнце падало под ноги, отражаясь в асфальте. Я подняла голову. Прямо передо мной через узкую дорогу было написано: «Книжная лавка». Оттуда играла музыка, и дверь была распахнута. Я вошла. В полуподвальном помещении сразу у входа ютились какие-то сапожных дел мастера, ремонтировали телефоны и изготовляли ключи, а если целенаправленно заглянуть поглубже, то там действительно расположилась книжная лавка размером с небольшую советскую кухню, снизу доверху забитая в основном книгами Стругацких. Я подняла голову — над входом и правда висело: «Книжная лавка Стругацких».

За прилавком стояла женщина.

— Здравствуйте, — сказала я. — Здесь только Стругацкие?

— В основном. Распродажа, — сказала женщина. — Вы по интернету пришли?

— Нет, я по улице пришла, — виновато сказала я. — Почему распродажа?

— Мы с мужем закрываем лавку, к сожалению. Приходится. Может, до лучших времён… Это всё книги Андрея Борисовича Стругацкого. Но есть не только Стругацкие.

Я оглядела полки. Действительно, классика сочинений двух братьев в различных изданиях перемежались с историей рок-музыки, летописаниями и мемуарами Led Zeppelin, Queen, Оззи Осборна. Напротив лавки по стене были развешаны плакаты полутора десятков зарубежных и отечественных рок-групп.

— Это тоже Андрея Борисовича? — спросила я.

— Да, тоже мужа. Там ещё много разных есть.

Я провела в лавке полчаса, набрав себе несколько книг про рок-группы, пару нечитанных романов Стругацких, «Сказку о Тройке» в обеих редакциях и три плаката. Марина щедро заплатила мне за полтора часа занятий с её дочкой, даже окупились билеты и ещё осталось покутить.

Я посмотрела на часы — кутить-то больше фактически было некогда. Мне нашли жильё в Питере те самые ребята-рокеры, но только не те, что из квартиры в Купчино, а их подруга с Петроградки, которая говорила с нами на латыни. Она снимала комнату в огромной квартире в старинном историческом здании и сказала, что договорилась с хозяином, чтобы он меня пустил на одну ночь. Время уже было обеденное, и меня ждали.

В огромной квартире на Петроградке жило в разное время неограниченное количество человек. Это я выяснила не сразу,