— Барон, барон, идите ко мне!

Высокий человек увидал ее и с улыбкой двинулся к ним. Это был великолепно одетый господин, совсем еще нестарый, ему не было и тридцати. Был он высок, едва ли не выше Волкова, цепь у него была золотая. Он подошел, учтиво кланяясь и улыбаясь. И сначала Волкову он не понравился. Ну, всем был хорош этот барон. Просто записной красавец.

— Вы знакомы, господа? — спросила Элеонора.

— Не имел чести, хотя много слышал о вас, господин Эшбахт, — учтиво сказал барон.

— Кавалер, это ваш сосед, кажется… Я права, барон?

— Да, наши владения граничат, — кивнул красавец.

— Да. Значит, вы соседи, это кавалер Иреном Фолькоф фон Эшбахт, — продолжала дочь графа. — А это Адольф Фридрих Баль, барон фон Дениц, — она чуть понизила голос добавляя. — Не ссорьтесь с ним, он лучший рыцарь нашего графства.

— А вы, кавалер, выезжаете к барьеру? — спросил барон.

— К сожалению, нет, — ответил Волков.

— Ах, простите мою бестактность, я совсем забыл, мне говорили о ваших ранах, — барон положил руку ему на плечо. — Я забыл, что вы получали свои раны в настоящих делах, конечно вам не до глупых забав богатых повес.

Кавалер не нашелся, что ответить, он не понимал, говорит ли барон с сарказмом или искренне, а барон продолжал:

— Кстати, у вас редкая цепь.

Волков уже ожидал, что вот теперь-то и начнутся шуточки насчет его серебряной цепи. Он жалел, что не снял ее.

— В этом зале всего две такие цепи, — рассказывал фон Дениц. — Одна у вас, а другая у гауптмана Линкера. Гауптман получил ее от герцога за оборону Клюнебурга. Он просидел там в осаде полтора года, отразив девять штурмов еретиков. А вы за что получили такую цепь?

Волков опять не понимал, язвит ли барон или и вправду интересуется. Кажется, барон язвил, сравнивая его ловлю ведьм с настоящим военным делом. Но Волков не собирался что-то скрывать или стесняться своих деяний.

— Я сжег кучу ведьм в Хоккенхайме, — твердо и спокойно сказал он.

— О! Видно, для этого потребовалось много мужества, — сказал барон, кажется, впечатленный таким деянием.

— Уж поверьте, немало, — произнес кавалер.

— Господа, хватит болтать, — воскликнула Элеонора. — Танец, вы приглашаете меня, барон?

— Я для этого и приехал на этот бал, — с улыбкой сказал фон Дениц, взяв дочь графа за руку, и добавил. — А вы, кавалер, завидуйте мне.

— Буду завидовать и печалиться, — обещал Волков.

Элеонора Августа вдруг взглянула на него серьезно и произнесла негромко:

— Очень надеюсь, что так и будет.

Лакеи к тому времени уже убрали часть столов, а другую часть с винами, закускам и свечами поставили к стенам, освободив место для танцев. Пары становились в центре зала, и Брунхильда была среди танцующих. Наконец, с балкона полилась музыка, и бал начался. Кавалер нашел себе стул у стены, стоять долго ему не хотелось. Уселся, думая поглядеть на танцующих, но разглядеть танцы ему не довелось. К нему с радостной улыбочкой подошел не кто иной, как брат Семион.

— Ну, наконец-то вы один, уже и не знал, как к вам подступиться, — заговорил он, пытаясь перекрикивать музыку.

— Пойдем отсюда, — сухо сказал Волков, и они вышли из зала.

Нашли себе тихое место на балконе внутреннего двора. Волков облокотился на перила:

— Как ты тут оказался?

— Поехал в Мален к епископу, как вы и велели. А он, оказывается, поехал сюда. Пришлось ехать за ним.

Монах говорил абсолютно спокойно. Он был в великолепной сутане из темно-синего бархата. Такие под стать епископам. Он носил серебряное распятие на серебряной цепи, мягкие туфли вместо сандалий, и еще он благоухал. Он не выделялся на фоне господ на балу. Он выглядел здесь как свой.

Волков оглядел его и спросил:

— Ну, я видел, что ты был с епископом в ложе, ты поговорил с ним?

— Да, — отвечал монах, — и епископ был к нам благосклонен.

— Он утвердил тебя на приход?

— Да, утвердил. Он очень ценит вас, господин, очень ценит, любую вашу просьбу готов поддержать.

— Да?

— Да, господин, да. И для вас у меня еще две хорошие вести.

— И что же это за вести?

— Кроме того, что он утвердил меня на приход Эшбахта, так он еще и дал денег на постройку прихода.

— Денег? — удивился кавалер.

— Кроме тех, что он уже дал вам, он еще дает денег на постройку костела.

Теперь Волкова интересовало только одно:

— Сколько?

— Две тысячи двести талеров, — сообщил брат Семион с улыбкой. — Только…

— Что еще? — Кавалер даже не успел обрадоваться.

— Я на эти деньги и вправду буду строить костел, — продолжал монах. — Те четыреста монет, что вам дал, пусть останутся вам, а на эти деньги мы построим небольшой, но красивый храм. Уж не взыщите, господин.

— Я бы тебе поверил, мерзавец, если бы ты не стащил у меня ларца с золотом, что мы вывезли из Ференбурга.

— Господин! — воскликнул монах. — Но ведь я вернул вам вашу долю, а остальным распорядился так хорошо, как только было возможно.

— Угу, так хорошо, что ты до сих пор ходишь в бархате и носишь серебро.

Монах воздел руки к небу, словно призывая Господа в свидетели таких несправедливых слов.

— Ладно, посмотрим, что ты там настроишь, не думай, что тебе удастся много украсть.

— Я и не думал даже о таком, я хочу построить себе хороший костел. Себе, вам и пастве.

— Да-да, чтобы было, куда баб водить, — с сарказмом заметил Волков.

Монах промолчал.

— А как тебе удалось выклянчить у епископа столько денег?

— Он спросил, собираете ли вы войско для Богоугодного дела?

— Спросил, значит? — вслух думал кавалер. Ему не очень нравилось, что епископ так интересуется его делами.

— Я сказал, что вы привели хороший отряд из Ланна и что с теми людьми, что уже живут у вас в поместье, их будет четыреста. А если они все переженятся и начнут ржать детей, то вскоре их будет больше тысячи. И тот маленький храм, что вы построите на четыреста талеров, всех нипочем не вместит.

— И он решил выдать тебе еще денег?

— Да, господин, — улыбался брат Семион. — Восемь сотен серебром и вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель примет любой банкир или меняла в Малене.

Кавалер молчал. Думал.

— Епископ очень верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ, — заговорщицки тихо добавил брат Семион.