Даша же знала, что никакой имитации не было. Она говорила с Маринкой и только с ней. Никто не смог бы подделать интонации, свойственные ее подруге. Никто не сумел бы назвать ее так Данечкой, никто! Так могла назвать ее только Марина и только вживую.

Добраться бы до нее, поговорить, а если потребуется – вытрясти из нее всю правду. Но не получится. Марина, со слов все того же опера, после похорон мужа обосновалась в доме его родителей. Туда Даше и соваться не стоило. Те наверняка никого, кроме нее, в смерти сына Мишани не винили.

– Витя, зачем ты здесь? Как ты вошел? – Даша попыталась встать, но ноги неожиданно разъехались в разные стороны на глянцевой плитке кухни.

– У меня же ключи остались, – удивленно вытаращил на нее бывший супруг потрясающе прекрасные глаза, которые, как она утопически верила прежде, не способны были лгать. – Я оставил тебе все, кроме запасного комплекта ключей. Ты что, забыла?

Она не помнила. Она его сумки не перетрясала: не забрал ли он чего лишнего. Виктор собрался и ушел, когда она ему указала на дверь. Какое-то время вел себя тихо и мирно, не напоминая о себе, потом периодически скребыхал в дверь в надежде, что она передумает и пустит его обратно.

– Ты никогда прежде не открывал запасными ключами мою дверь, – сделала она нажим на слове «мою». – Что произошло? Надеялся не застать меня дома? Хотел порыться в шкафах?

– Фи, как противно, – скорчил он симпатичную гримаску, к слову, его совершенное лицо не портило даже кривлянье. – Нет, я не рылся в шкафах, милая. Я терпеливо ждал твоего возвращения. Пил кофе и ждал.

– Ты пил мой кофе?! – попыталась изобразить она гнев, но и на это сил не было.

Суметь бы подняться с пола, не век же так сидеть – с разъехавшимися в разные стороны ногами. Начнешь подниматься, полотенцем не прикрыться, а с чего-то вдруг сделалось неловко за свою наготу. Может, потому, что он, несколько справившись со страхами и болью, начал смотреть на нее иначе.

А как? А с требовательной жадностью начал смотреть на нее бывший муж Виктор. Так обычно он смотрел на нее раньше, когда пытался затащить ее в постель.

– Давай я помогу. – Он встал и подошел к ней. – Чего ты, Даш, совсем обессилела, да? Ярмо сильной и несгибаемой женщины оказалось тяжелым даже для тебя, н-да, бедная моя...

Она не смогла встать, и ему пришлось брать ее на руки. И он прямиком потащил ее в спальню. Привычно разложил на кровати, как это делал всегда. И так же, как прежде, начал исследовать ее всю своим жадным наглым ртом.

– Виктор, прекрати, – застонала она, но скорее от стыда за себя, чем от удовольствия. – Что ты делаешь?!

– Люблю свою жену, – с торопливым придыханием объяснился он и начал подминать ее под себя.

– Сам только что говорил, что мы бывшие! Бывшие, понимаешь?!

– Для того чтобы сбросить меня безнаказанно с балкона, мы бывшие муж и жена. А безнаказанно любить тебя я имею полное право...

Все длилось бесконечно долго. Было душно, жарко, стыдно и за слабость свою, и за похоть, разбуженную чужими уже губами и руками. И первое, что всплыло в памяти, когда все закончилось, – это оскорбительное заявление о ее скукоженном либидо.

– Как он смел? – еле шевеля губами, прошептала она, почти не слыша сама себя. – Какое имел право?!

– Что? – Виктор еле шевельнул пальцами, касаясь ее вспотевшего лба. Понял все, как всегда, по-своему и проговорил со смешком: – Ты супер, детка!!! Ты всегда была супер!!! Ни одна женщина не сравнится с тобой, ни одна!!!

А та, из Америки – молодая, красивая, самоуверенная стерва, которая собирается замуж за Баскакова Захара Валентиновича, может с ней сравниться? Или нет?! И знает ли она, какой тяжкий груз взвалит на свои плечи, выйдя за него замуж? Ей ведь придется его ждать из тюрьмы долгие годы, если следственным органам удастся доказать его причастность к убийству Михаила Лихого и нападению на нее – Дарью Дмитриевну Полукарову. Будет она ждать его так долго? И что станется с ее либидо в период ожидания, с ее красотой что станется? Превратится ли она в красивую стареющую стерву без него, страдающую от одиночества, или найдет, чем и кем себя утешить?

– Ты плачешь? Даша, господи, когда ты в последний раз плакала?! – невзирая на томную усталость, Виктор резко сел на постели. – Я не припомню, чтобы видел тебя плачущей, детка.

Зато Баскаков Захар Валентинович видел! Мало того, ему двумя фразами удалось заставить ее заплакать. Сейчас же сгодились и воспоминания.

Неужели Марина права, и она влюбилась в человека, которого ей не удалось привлечь к суду и который теперь делает все, чтобы привлечь к суду ее?! Неужели такое возможно вообще? И сознание не властно над сердцем, так разве бывает?! А что, что в ее сердце сейчас?! Ничего, кроме жгучей обиды и горечи! Ничего. Почему тогда, стоит о нем вспомнить, хочется плакать?

А как быть с Мариной? Что думать о ней?!

– Милая, детка, ну что ты, что?!

Виктор суетливо ползал на коленках по кровати, не зная, что предпринять, чтобы она успокоилась. Совал к ее глазам то край пододеяльника, то простыни. И так его суетливость раздражала ее, такой казалась фальшивой, что она не выдержала и заорала на него:

– Не называй меня деткой, понял!

– Хорошо, не буду. – Виктор тут же надул губы, сел на край кровати. – Что с тобой происходит вообще, Даш? Я весь для тебя, а ты... Ты для кого, Даш? Ты чья?

Ответа у нее не было, и, безутешно проревев еще с полчаса, она выставила растерявшегося Виктора за дверь, лишив его объяснений и отобрав комплект имеющихся у того ключей. Снова полезла в душ, долго мылилась, терла себя мочалкой, приказав себе на этот раз думать и думать надо всем основательно. Потом снова сидела в кухне, творя зарисовки.

Получилось три внушительные стопки, озаглавленные: Баскаков, Марина, Некто.

Этот Некто удостоился всего лишь полутора страниц, тогда как на Баскакова с Мариной получилось по четыре. Но все равно списывать со счетов возможную причастность кого-то неизвестного Даша не хотела.

Записи закончились вместе с сигаретами и кофе. Хотелось того или нет, но в том, чтобы выбраться на улицу, у нее имелась острая необходимость.

Даша вышла на лоджию, вдохнула застоявшегося воздуха, который, невзирая на одиннадцать часов вечера, ничуть не сделался свежее. Наоборот, стал еще плотнее, накопив дневного зноя. Вернулась в комнату, надела шорты из обрезанных, заношенных до дыр джинсов, майку, купленную за полторы сотни на отдыхе, резиновые сланцы. Сунула в карман шорт мобильный, тысячную купюру, ключи и отправилась за кофе и сигаретами в соседний гипермаркет, работающий круглосуточно.

Она давно уже так поздно не выбиралась на улицу. С тех самых пор, как вернулась с моря, где вдоволь наслушалась угроз своему благополучию. Он же предупреждал ее не бродить ночами? Предупреждал. Она и не бродила. И по вздувшимся от сквозняка шторам ладонями похлопывала с опаской, и по шкафам лазила, и под кровать.