Я не встречала человека, который равнодушно отнесся бы кДеду. Его либо ненавидели, либо обожали. И те, и другие не знали меры, негодуяили восхваляя его. Пожалуй, никто не знал его так хорошо, как я, а я его зналас тех самых пор, как начала глядеть на этот мир осмысленно. Могу сказать, чтоон одинаково достоин и ненависти, и любви. Он был другом моего отца, когда-то яего боготворила. Если бы наши отношения не развились в сторону, далекую отдружеских, возможно, я бы и по сей день относилась к нему с обожанием, но онстал моим любовником. Иногда это позволяет узнать человека так хорошо, что отпрежних иллюзий ничего не остается. В моем случае иллюзии исчезли, а любовьосталась. Я не смотрела на него с обожанием, не жаждала его прикосновений, новместе с тем он был очень близким мне человеком, и с этим уже ничего нельзябыло поделать. Я перестала бороться и научилась с этим жить.

— Проходи, — сказал Дед, выпустив меня из объятий,и повел в гостиную. — Рад, что ты пришла.

Что их роднит с Тагаевым, так это терпение. Он делал вид,что мой приход — вещь обычная, и не торопился спросить, с какой стати я явиласьутром в субботу к нему домой, не соизволив заранее предупредить по телефону.

— Ты один? — спросила я не без язвительности.

— Конечно, — удивился он, точно пребывал вмонашестве, о чем, безусловно, известно всему миру. — Хочешь кофе? Иличай?

— Лучше чай, — кивнула я и вместе с ним прошла накухню.

Дед принялся суетливо сновать по кухне, заглядывая вмногочисленные шкафчики. Не очень-то хорошо он знал, что и где у него хранится.Я поднялась и сама приготовила чай, потому что, в отличие от него, всепрекрасно помнила. Впрочем, не такая уж это заслуга, если учесть, что с техсамых пор, как Дед въехал в эту квартиру, здесь ничего не менялось. Он былконсервативен и не особо жаловал перемены. В своем быту уж точно не жаловал.

— Ты отлично завариваешь чай, — счел он своимдолгом заметить.

Когда Дед в хорошем настроении, он любит говорить мнечто-нибудь приятное, но в хорошем настроении я его видела не часто, хотя онубежден, что это только моя вина. Скорее всего, и сегодня традиция не будетнарушена. Вряд ли Дед очень обрадуется, когда узнает, с чем я явилась.

— Спасибо, — улыбнулась я, желая показать, какценю его стремление сделать мне приятное. Как известно, доброе слово и собаке врадость, а я почти так же чувствительна. В холодильнике нашлись пирожные, изчего я заключила, что кто-то из дам не так давно был здесь. Конечно, Дед всостоянии купить пирожные и сам, но только для гостьи, потому что к еде он былравнодушен, а ходить по магазинам просто ненавидел.

Чай мы пили в молчании, одаривая друг друга нежнымивзглядами. Дед наверняка гадал, что привело меня к нему, а я прикидывала, какбы половчее донести до него мысль о том, что ко всеобщему благу иногда полезноподелиться с ближними кое-какой информацией. Ни он, ни я первым заговаривать несобирались, но Дед приглядывался ко мне теперь с особым вниманием.

Через минуту выяснилось, что наши мысли были довольно далекии несхожи, потому что он все-таки спросил:

— У тебя все в порядке?

В голосе слышалось беспокойство и неподдельный интерес. Тутдо меня с опозданием дошло, что мой визит в субботу к нему домой, а не вкабинет в рабочее время, откуда Дед руководил народом, дал повод думать, чтопривела меня сюда не забота о его благе, а личные проблемы. Обидели сироту, и яприбежала к благодетелю жаловаться на жизнь. Так и есть. Дед взял мою руку,легонько сжал.

— Что произошло? .

— В мире много чего, — бодро ответила я, клянясебя на чем свет стоит за бестолковость. — В городе тоже, наверное, естьсобытия. У меня лично — никаких.

Руку он выпустил и нахмурился.

— Я думал, что имею право… — недовольно начал он, но яперебила:

— Возможно, я испорчу тебе настроение, но мои чувства ктебе заставляют меня идти на такой риск, потому что…

— Заткнись, — прервал Дед поток моего красноречия.Хорошее настроение как ветром сдуло. Он смотрел на меня сурово, с явнымнедовольством, и я вздохнула, демонстрируя покорность судьбе. — В чемдело, черт возьми?

— Этот вопрос очень бы хотела задать тебе я, да боюськак всегда не получить ответа. — Я скроила страдальческуюфизиономию. — Но надежда умирает последней, и я все-таки пришла. Можешьвыгнать меня сразу, а можешь чуть позже. Лучше чуть позже.

— Иногда ты бываешь совершенно невыносима, —покачал он головой.

— Ты тоже, — вздохнула я.

— Ну, что у тебя? Говори.

— У меня, точнее у нас, труп.

— О господи… — Дед раздраженно отодвинул чашку. Я дажезабеспокоилась, что он возьмет да и треснет по столу кулаком. Обошлось. —Я думал, ты пришла… еще обрадовался, старый дурак. Думал, соскучилась. Посидим,поговорим по душам…

— Я по душам как раз и не отказываюсь, — торопливовлезла я. — Если бы ты вдруг открыл мне душу… не всю целиком, рассчитыватьна такое моего нахальства не хватит, а всего-то по одному-двум пунктам. Это бызначительно облегчило мне жизнь.

Дед продолжал смотреть на меня с неодобрением.

— И что труп? — поинтересовался он сердито.

— Труп сам по себе совершенно обыкновенный, нообстоятельства, связанные с ним…

— Тебе-то что за нужда с трупами возиться? —поморщился Дед. — Ты мой пресс-секретарь, и трупы совершенно не твое дело.

— Это как посмотреть, — вздохнула я. — Можноя тебе о нем поподробнее расскажу?

— От черта молитвой, а от тебя ничем, — махнул онрукой. — Рассказывай.

— Спасибо большое. Так вот, пару дней назад в больницу«Скорой помощи» привезли паренька с травмами, несовместимыми с жизнью.

— Это дело милиции, — не удержался Дед. —Тебе что, нечем заняться?

— Не мог бы ты выслушать мое повествование до конца, неотвлекаясь на комментарии?

— Мог бы.

— Еще раз спасибо. Итак, парень лежит в реанимации и,как это часто бывает, бредит. Кое-что в его бредовых высказываниях медсеструнасторожило, и она сообщила в милицию. На звонок отреагировали, в больницупришли, но услышанным не впечатлились.

— А надо было? — не выдержал Дед, как ибольшинство людей, он иногда был любопытен. — Что он болтал?

— Что-то про киллера, который вот-вот должен прибыть внаш город.