искать Генку, ей была отвратительна, она ни минуты не думала о таком исходе. Возвращаться домой, к тетке в Курск, в таком положении, тоже было невозможно.

Оказавшись на шумном большом вокзале чужого города, Катя почувствовала себя одинокой и, сторонясь незнакомых людей, прошла между скамейками, уселась в сторонке у окна, тоскливо поглядывала по сторонам. Вид у нее был растерянный и беспомощный, глаза наполнились тревогой и тоской, на лице было такое отчаянное выражение, будто она спрашивала у людей: «Что же мне делать? Как быть?»

Скупая слеза невольно побежала по щекам. Катя сама удивилась своей слабости, но ничего не могла поделать, шмыгала носом, сморкалась в платок.

Люди поглядывали на нее, проходили мимо, а две цыганки в пестрых нарядах, сидя в отдалении, удивленно перемигивались, но так и не подошли к ней, ничего не спросили. Через некоторое время в зале появилась высокая пожилая женщина в синем халате, с веником и совком в руках. Она не торопясь шла вдоль скамеек и, наклоняясь, собирала мусор. Приблизилась к одиноко сидящей пассажирке, услышала всхлипывания, остановилась. Оглядела девушку со всех сторон, подошла совсем близко, покачала головой, спросила участливо:

— Что плачешь, милая? Может, деньги или билет потеряла?

— Ничего не теряла, все при мне, — сказал девушка и стала вытирать платком глаза и щеки.

Женщина стояла рядом, не отходила.

— Может, чего надо? Не стесняйся, скажи.

— Да нет, спасибо. Я так…

Она положила руки на колени, открыла лицо, сверкнула темными влажными глазами.

— Далеко собралась? — спросила женщина, подметая с полу конфетные бумажки. — В какие края едешь?

— Куда-нибудь поеду, не пропаду.

Не разгибая спины, женщина повернула голову, удивленно повела глазами.

— Чудная ты, право. Не знаешь, куда едешь? Или такая, как все теперешние, куда ветер несет, туда и катятся? Дай тебе бог, желаю счастья.

Женщина в синем халате выпрямилась, неторопливо пошла вдоль скамеек, исчезла за колоннами.

По радио объявляли прибытие и отправление поездов, пассажиры сновали по залу, одни уходили с чемоданами и узлами, другие появлялись, проходили мимо Кати, усаживались на скамейках. Время бежало, за окнами сгущались сумерки, в зале уже давно зажгли свет. А Катя неподвижно сидела на прежнем месте, накинув на плечи черный платок с красными цветами. Короткая бордовая юбка едва прикрывала обнаженные колени, розовые руки скрестились на груди, тонкие пальцы нервно перебирали шелковые кисти платка. Катя поджала под себя ноги, ссутулилась, будто озябла. Лицо было грустным, печальным, в ее сникшей фигуре чувствовалась растерянность, беззащитность. Она отвернулась к стене, уставилась глазами в темный угол, не желая смотреть на проходящих людей, бросающих на нее любопытствующие взгляды.

— …Поезд номер четырнадцатый отправляется с третьей платформы в семнадцать часов сорок три минуты… — неслось из репродуктора.

Кто-то пробежал мимо Кати с чемоданом, чуть было не наступил ей на ногу. Она подобрала ноги, еще более ссутулилась.

— Пирожки с мясом и с рисом! Пирожки! Горячие пирожки! — кричал сиплый, простуженный голос где-то в глубине зала.

А репродуктор опять перекрикивал всех, предостерегал неосторожных и легкомысленных:

— Граждане пассажиры! Не ходите по железнодорожным путям, это опасно для жизни!..

Катя слышала, как за стенами вокзала тронулся поезд, покатились вагоны. Стук-стук-стук! Она закрыла уши руками, чувствовала, что поезд уже давно ушел, но колеса стучали и стучали, и что-то опять объявили по радио, и резкий стук, и шумы, и крики перебивались, мешались в один гул.

— Поезд номер… с мясом… граждане! Горячие пирожки… Опасно для жизни…

От нестерпимой головной боли наступила апатия, клонило в сон. Но нельзя было совсем раскисать, сдаваться. Надо идти к кассе, покупать билет, лучше в купейный вагон на нижней полке. Но куда? До какой станции? В Курск? Бедная тетя Таня, что я скажу, как объясню?

Боль в голове не стихала, Катя все вздрагивала и сжималась от озноба.

У скамейки вновь появилась женщина в синем халате, всплеснула руками и засмеялась:

— Никак приклеили тебя к этой скамейке? Все сидишь, не уехала? Или ждешь разлюбезного?

Девушке было неприятно участие незнакомой женщины, она с обидой сказала:

— Вам-то что за печаль? Скамейки жалко? Так не ваша, казенная.

Женщина укоризненно покачала головой.

— По мне, хоть ночуй, хоть пропишись тут навечно. Зачем обижаться? Сиди.

Она с достоинством отошла, потом обернулась, и ее глаза внезапно встретились с виноватыми глазами девушки.

— Извините, — сказала девушка. — Я не со зла.

Глаза ее вдруг заморгали, стали наливаться слезами. Губы вздрогнули, лицо покраснело.

Женщина в синем халате вернулась назад, подошла вплотную, склонилась к девушке, внимательно посмотрела в глаза:

— Да ты того, дочка, испугалась? Знобит тебя? Она добрым взглядом смотрела на девушку, участливо кивала головой.

— Поверь мне, милая, я двадцать семь лет работала нянечкой в акушерском отделении, по глазам научилась определять эту бабью болезнь. Ты же беременная, доченька. Вот тебе мое честное слово.

Катя еще больше смутилась и покраснела.

— Что вы такое плетете? Кто вас просит?

— Эх, милая. Думаешь, люди глупее тебя, не увидят? И что ты боишься? Это же святое дело для женщины — родить дитя. Счастье великое, а ты убиваешься.

Катя схватила за руку незнакомую женщину, стараясь владеть собой, тихо спросила:

— Помогите мне найти врача. Не хочу я ребенка. Не могу, не имею права. У него не будет отца.

Женщина подсела к девушке, погладила ее дрожащие плечи, прижала к своему большому телу.

— Не торопись, милая, успокойся. Нельзя сгоряча. Подумай как следует, все пройдет, все на свои места станет.

— Скажите, пожалуйста, как мне найти врача? — твердила девушка. — Я заплачу, у меня есть деньги.

Женщина с укором покачала головой.

— Глупая ты, бестолковая. Не об деньгах думай, в жизни есть подороже вещи. Себя искалечишь и душу живую погубишь. Здешняя ты или приезжая?

— Никого у меня тут нет, чужая я.

— Куда ехать-то хотела?

— Не знаю. Ничего я не знаю. Не хотите помочь, я и без вас найду больницу.

Катюша отстранила женщину, поднялась со скамейки. Потянулась за чемоданом.

— Постой! — остановила ее женщина. — Не дури. Твоя обида сейчас тебя куда хочешь толкнет, хоть в омут глубокий, хоть в петлю или под колеса на рельсы. Совладать с собой надо да подумать, может, и горя-то никакого нет. Женщине самой природой определено рожать детей. За это благодарят, а не казнят, как ты думаешь.

— Пусть другие рожают, а я не хочу. Всю жизнь мучиться, врать про отца, изображать его честным человеком, когда он мерзавец.

Женщина взяла ее под руку, осторожно повела.

— Пойдем, голубушка, пойдем. Есть еще время подумать, опомниться. Думаю, нет и трех месяцев? Так ли?

Катюша с изумлением вскинула на