Федоре. Он прямо от вас приехал ко мне, на нем нет лица. Он сойдет с ума или бросится под поезд.

— А ты знаешь, Дима, — сказала Надя, — ничто уже ничего не изменит. Мы совсем разные, чужие друг другу люди.

— Но это еще не предлог для того, что вы с Иваном сделали.

— А что мы сделали?

— Бросили всем нам вызов. Вы же наши товарищи, и за нашей спиной… Да как вы не понимаете?

— Ты гуманный человек, Дима. А как бы ты поступил, если бы не любил Катю, а Катя не любила тебя?

— Ну, знаешь, это запрещенный прием! — обиделся Дмитрий Евгеньевич. — Ненужное предположение.

— Ты тоже заставлял бы ее жить с тобой и угрожал бы тем, что бросишься под поезд?

— Мне по-человечески жалко Федора. Никуда он, конечно, не бросится, ничего такого не сделает. Однако мне жаль его. Вы пырнули ему ножом в спину.

— Неправда, — сказал Иван. — Мы ничего не скрывали от него. Надя позвонила ему утром и все рассказала.

— Налейте мне водки, — сказал Дима. — Я чувствую себя идиотом. Вы все мои друзья, все хотите быть правыми, а я не могу всех оправдать.

Надя налила большую рюмку водки. Дима сам взял ее со стола, выпил, взял огурец, бросил в рот, захрустел. Надя посмотрела на него и засмеялась. Бросилась к Димке, приласкалась.

— Милый мой Димочка! Ну не сердись. Я очень счастлива, все будет правильно, честное слово.

— Налей еще, — сказал он Наде. — И ему тоже. Выпьем, Иван.

Они молча выпили, не чокаясь, хмуро сидели друг против друга.

Катя поглядывала на Надю и одобрительно кивала ей головой.

— А все-таки в этом есть какая-то подлость, — упрямо сказал Дима, — Я тебя застрелил бы. Честное слово.

— Ну, перестань хорохориться, Дима, — примирительным тоном сказала Катя. — Надо же в конце концов считаться и с чувствами. Надо уважать любовь.

— Любовь! — иронически повторил Дмитрий Евгеньевич. — А кто может объяснить, почему ее не было вчера? А завтра она тоже может исчезнуть, и вы будете кричать, что ее нет? Любовь, любовь! С ней надо обращаться осторожнее, чем с огнем в пороховом складе. И вообще я, кажется, поступил непедагогично, что взял тебя с собой. — Это он сказал Кате, как бы в ответ на ее реплику. — Ты сразу все поняла и полностью присоединилась к ним. А я, извините, не понял. Честно скажу, хоть обижайтесь, хоть нет — для меня это загадка. И прежде всего ты, Иван. Приехал за тысячи километров, ни слова не говорил, молчал, хмурился и вдруг налетел как коршун.

— Замолчи! Иначе мы поссоримся. Это настолько серьезно, что ты не представляешь. Ты знаешь, что у меня здесь? — Иван сильно ударил себя в грудь, замолчал. Посмотрел другу в глаза, положил ему на плечо руку. — Поверь мне, Дима. Это уже случилось, и ничего с ним нельзя сделать. Это как атомное облучение, лекарства против этого нет. И я рад и счастлив. И Надя тоже.

Всем было видно, как по деревьям, стоявшим под окном, скользнул яркий свет автомобильных фар. Приехала Надина тетя Александра Степановна. У порога ее встретила Варвара, пыталась что-то объяснить. Снизу донесся грубый голос Александры Степановны.

— Молчи! Без тебя разберусь.

Она стала шумно подниматься по лестнице, так нажимая на ступеньки, что, казалось, покачивалась и скрипела вся дача.

Все молча переглядывались и ждали появления тетушки. Иван смотрел на Надю с таким выражением, будто хотел сказать: «Ничего, не бойся, выдюжим». Надя мужественно повернулась к дверям. Ее поза и выражение лица говорили о готовности выдержать и это надвигающееся сражение.

Дверь распахнулась без стука, и грозная, сердитая тетя вошла в комнату. Она была рассержена. Лицо ее пылало, ноздри раздулись, глаза сверкали гневом. Мгновенно окинула взглядом всех, остановилась против Нади. Не допускающим возражения тоном сказала:

— Я желаю поговорить с тобой наедине, Надежда. Прикажи всем удалиться.

— Это мои друзья, тетя, — спокойно ответила Надя. — Можно говорить при них.

Тетя сердито обвела взглядом присутствующих, еще громче повторила:

— Я желаю в своем доме поговорить с племянницей наедине. Могу я этого требовать?

Иван посмотрел на Диму и на Катю, легким кивком поклонился Александре Степановне.

— Добрый вечер. Пожалуйста, мы не помешаем.

Он направился к двери, и за ним пошли Дмитрий и Катя.

Александра Степановна плотно прикрыла дверь, молча стала снимать пальто и шарф. Надя помогла ей раздеться, сложила одежду на спинку дивана, подвинула тете стул. Но та не захотела садиться, сердито прошлась по комнате, остановилась спиной к Наде.

— Ты давно его знаешь? — тихо спросила она.

— Десять лет.

— Отчего же скрывала? Почему никогда не сказала мне ни одного слова?

— Я сама не знала, к чему это приведет. Вчера случилось то, что должно было случиться… Либо сейчас, либо… никогда.

Она подошла к Александре Степановне, прижалась к ее плечу. Тетя ласково обняла Надю и погладила по волосам, как гладила в детстве.

— Боже мой! — вздохнула она, и глаза ее увлажнились слезами. — В нашем роду ничего подобного еще никогда не случалось. Если бы была жива твоя мать, она сошла бы с ума. А твоя бабушка? Святая женщина. И, наконец, я. Мне было двадцать восемь лет, когда убили мужа на фронте. Мне было тяжело, но я перенесла, осталась верна его памяти. А ты от живого мужа уходишь! Это не укладывается в моей голове, хоть я знаю сотни таких примеров. Мне дела нет до других, но чтобы в нашем роду случилось такое! Ты же мне почти дочь, я тебя воспитывала, откуда у тебя такая мораль?

— От вас, тетя. Вы прекрасная женщина, вы двадцать лет живете без мужа, потому что любили его и вам противна мысль о том, чтобы сойтись с кем-то другим, нелюбимым. Зачем же мне поступать против этих принципов? Я же не люблю Федора!

— Милая ты моя девочка! — слезливо сказала тетя и приложила платок к глазам. — Ты хорошо подумала над тем, что делаешь?

— Да, тетя. Я все обдумала.

— А как же Федор? Куда его деть?

— Не знаю. Честное слово, не знаю! — в досаде ответила Надя. — Пусть сам думает.

— А этот-то хороший человек?

— Угу, — сказала Надя, вытирая своим платком щеки Александры Степановны. — Очень хороший. Он меня любит, мы будем счастливы.

Она ласково прижалась к тетиной щеке, стала гладить ее волосы, заглядывая в глаза и улыбаясь. Неожиданно для самой себя, тетя сдалась.

— Бог с вами, — сказала она со вздохом. — Лишь бы ты была счастлива, мне ничего не надо. Прощай, я не хочу с ним разговаривать. Может, потом когда-нибудь. Проводи-ка меня,