дать. Рублей двести-триста. Типа, с уважением, все дела. И рассказать про ситуацию. И подвести так, что по беспределу забрали товар, де еще и платить заставляют. Говорить вежливо. Если спросит — кто такие, то рассказать. Завтра воскресенье. Вот завтра вечером — самое лучшее, они по любому в «Софии» будут. Годится?

— Сделаем, — отозвался я, почувствовав даже некоторый азарт. Ситуация была непростой, но интересной! В той моей прошлой жизни все было намного скучнее. Сплошные будни и никакого адреналина. Хотя, здесь у меня впереди времена такие, что адреналина хватит жизней на десять, минимум! — А он меня не пошлет?

Витек пожал плечами.

— По идее, не должен. Если бы мы к ментам сначала пошли, тогда да. А так — пришли как полагается, чтобы нас рассудили по справедливости. А про Саню я слышал, что мужик он справедливый, явного беспредела не допустит.

— Тогда договорились, — сказал я. — Пообщаюсь с твоим Саней. Деваться все равно некуда.

Некоторое время мы сидели молча. Витёк чего-то думал, а я глазел по сторонам. Вот пионерский отряд при полном параде — белые рубашечки, фартучки, пилотки, красные галстуки — куда-то весело спешит во главе с вожатой. Вот мужики — наверное рабочие с вагоностроительного — сдвинули две лавочки и громко обсуждают чего-то. Может свои заводские дела, а может решения последнего партсъезда. А быстрее всего — матерят Горби за сухой закон. А вот идет представительный мужчина в пиджаке и при галстуке. На пиджаке — орденские планки. На вид ему около шестидесяти, и это так странно...Я привык, что ветераны — старенькие. И вообще, их почти не видно, очень мало осталось. А здесь — пожалуйста! Беззаботность, подумал я. Вокруг разлита беззаботность. И это какой-то парадокс, потому что забот у людей восемьдесят седьмого года — не счесть. От Афгана, который отнюдь не закончен и стабильно поставляет «груз 200» и до банального — купить покушать. Насколько я помню, в восемьдесят седьмом это тот еще квест. А люди все равно выглядят беззаботными. Кроме нас с Витьком, опередивших свое время по меньшей мере лет на десять. Суббота. Никто никуда не торопится. Все гуляют, общаются, смотрят друг на друга, а не в гаджеты... Другая планета!

— Слышь, Лёха, — отвлек меня от наблюдений Витёк, — ты вот что скажи. Я же вижу, что с тобой что-то не то. Что произошло, а? Может расскажешь?

А все же сообразительный у меня друг, снова удивился я. Рассказать-то мне есть что. Ой как много я могу рассказать человеку восьмидесятых, да такого, что отродясь не поверит. Реальность, она же круче всякой фантастики получилась... Тут другая проблема — как, зная вот это все, сдержаться и не рассказать? Не вывалить на кого-нибудь страшную правду о грядущем? А сдерживаться нужно. Потому что... зачем же неповинных людей травмировать?

— Может и расскажу, — сказал я. — Но точно не сегодня. Других дел хватает.

— И это не связано с той аварией?

Я задумался. Черт его знает — связано оно с аварией или нет!

— И да, и нет, — ответил я уклончиво.

— И ты теперь будешь т а к о й? — спросил Витек.

— Какой?

Витек пожал плечами:

— А я знаю?! Не такой, как раньше.

Вот это интересно.

— Не понимаю, — сказал я. — Объясни. Какой я был и какой стал?

— Какой-то взрослый, — сказал Витёк задумчиво. — Не знаю. Как будто за неделю лет на десять повзрослел. Или даже больше. Разговариваешь как взрослый.

— Сильно заметно? — спросил я с некоторым замешательством.

— Мне заметно, — сказал Витёк, — но мы же с тобой общаемся близко. С остальными в школе ты особо не сходился, они и не обратят внимания. Вообще. У нас ведь возраст такой. Переходный и трудный. Мы же чуть ли не каждую неделю меняемся, так что — все как полагается. В курилке заметят, что курить бросил...

— Скажу — врач запретил.

— Это да, — кивнул Витёк и вдруг подозрительно прищурился: — А скажи, Лёха, ты же помнишь, как мы мою последнюю днюху отметили? Помнишь?

— Ну помню, чего пристал? — недовольно сказал я.

— Нихрена ты не помнишь, — торжественно вынес вердикт Витёк. — На мою днюху ты с ангиной дома валялся. А Юльку Голубеву? Помнишь?

— Вить... — сказал я, твердо посмотрев ему в глаза. — Ты мне друг или нет?

— Ну друг... — нервно отозвался Витёк.

— Друг или нет?!

— Да друг, друг! Но ты мне друг, а ничего не объясняешь! Морозишься! У нас тут серьезная тема, а я не в курсе — то ли у тебя крыша поехала, то ли еще что...

— Не поехала у меня крыша. Доктора говорят, что здоров полностью. Но рассказать я тебе всего не могу. Пока не могу. А ты, если мне друг, то не лови меня на слове, а лучше помоги.

— Чем помочь-то?

— Я про школу почти ничего не помню, — сказал я со вздохом, — учителя, одноклассники — вот это все. В понедельник для меня — как первый раз в первый класс.

— Нормальный расклад, — выдохнул Витёк. — Ладно. Сейчас я тебе в общих чертах расскажу, что к чему. А в школе тоже постараемся разрулить. Но только и ты пообещай...

— Чего пообещать?

— Рассказать. — Витек смотрел на меня требовательно и с любопытством.

— Честное комсомольское, — сказал я торжественно. И перекрестился на памятник Щорсу. Витя тяжело вздохнул, покрутил пальцем у виска и начал рассказывать...

Глава 6

К ресторану «София» мы подтянулись в воскресенье, к шести вечера. При полном параде — никаких джинсов и кроссовок, костюмы, начищенные ботинки. Правда без галстуков. Встреча предстояла неофициальная.

— Аншлаг сегодня, — Витя кивнул на парковку перед рестораном, на которой стояли четыре автомобиля. Три «Жиги» и «Форд Скорпио». Я улыбнулся про себя.

— «Форд» видишь? Это Саши Щербатого, — со знанием дела сказал Витя. — Ты стой тут. А я внутрь — разведаю.

Витя исчез в дверях ресторана, а я остался снаружи. Был теплый апрельский вечер, прекрасное время, когда ничего не хочется делать, а хочется гулять, вдыхать весенние запахи, ни о чем не думать. На кой черт мне это все, подумал я лениво. «София» призывно светилась огнями. «На теплоходе музыка