Отдохнуть мне толком не дали. С работы заявился папенька и дернул меня на ковер — в свой кабинет. Об аудиенции торжественно сообщила мне маменька:

— Зайди, Алексей! У отца разговор есть!

Ох как я не люблю эти официальные разговоры. Но деваться некуда — пришлось придавать лицу почтительное выражение и топать на прием.

Папенька встретил меня развалившись в кресле. Перед ним на столе лежала газета «Труд» и пепельница со свежим окурком. Вид у папеньки был, как у человека, который много и хорошо потрудился, а вот теперь — заслуженно отдыхает.

— Садись, Алексей, — папенька указал на кресло. — В ногах правды нет!

Я повиновался.

— Значит... выписались? — спросил папенька, глядя в газету.

— Выписались, — сдержанно подтвердил я.

— А врач что говорит?

Я коротко пересказал прощальную речь Бориса Михайловича, обращенную к нам с маменькой. Она сводилась к тому, что мне нужно по возможности избегать стрессов, придерживаться режима и здорового образа жизни. Лично меня это вполне устраивало, особенно в той части, где было о стрессах.

— А ты сам как себя чувствуешь? — спросил папенька.

— Да вроде бы все в порядке, — ответил я, стараясь оставить в этом вопросе некоторую долю неопределенности, — голова почти не болит. И вообще...

Папенька мрачно покачал головой и надолго задумался. Что-то определенно было не так. Я поднял глаза на Владимира Ильича, который смотрел на меня с портрета. Кажется, Ильич смотрел на меня с некоторым подозрением — наверное, с присущей ему проницательностью, разглядел в простом советском комсомольце пришельца из иного времени. Из темного царства капитализма.

— А скажи мне, Алексей, — подал вдруг голос папенька после паузы, которая сделала бы честь любому районному драматическому театру. Я вздрогнул от неожиданности. — А скажи мне, Алексей, только честно, даже не как отцу, а как старшему товарищу... Ведь мы же товарищи?

Я энергично кивнул, что должно было означать — мы определенно товарищи.

— Вот! — сказал папенька удовлетворенно. — Скажи мне по-товарищески... Мне позвонили из милиции. Николай Николаич. По твоему делу.

По моему делу?!! Вот это поворот! Что за дело еще?! Я заерзал на кресле.

— По поводу ДТП.

Ах, по этому делу... Меня же сбил автомобиль «Москвич», я и забыл совсем. Ох, дорогой товарищ папенька, доведете вы меня до инфаркта, подумал я. А мне нервничать нельзя. Строго запретил товарищ завотделением!

— Значит, — продолжил папенька, — тот шофер дает показания. И свидетели дают показания. В общем, получается так, что ты это специально. Под машину. Вот так. — И папенька надолго замолчал, глядя то ли в газету «Труд», то ли просто в стол.

Я тоже притих, слегка ошарашенный. Нормальный расклад. Значит, Алёша Петров решил самовыпилиться. И даже попытался это сделать. И почти преуспел, только не полностью. Малолетний придурок, теперь мне за ним все это прекрасное расхлебывать! Я очень злился на парня, в теле которого очутился. Нельзя же так инфантильно и безответственно! Собрался выпиливаться — хоть бы записку оставил. А то, как мне отмазываться теперь, вот в чем вопрос?! Короче говоря, все отрицаю.

— Сам?! — воскликнул я. — Да ничего подобного! Я плохо помню тот момент, как в тумане. Но чтобы сам — да зачем мне?! Да я никогда!

— Вот я и хотел поговорить, Алексей, — сказал папенька задумчиво. — Возраст у тебя сложный, как сейчас говорят. Переходный. Это мы в семнадцать лет и на фронте, и у станка, и в шахте... А вы другие. Может ты рассказать чего хочешь? Поделиться? И вообще — сам понимаешь. Выпускной класс. Определяться нужно. А я — отец, но не знаю, чего ты в жизни хочешь? А, Алексей?

Боги, боги, ну и тоска. Папенька мой порядочный зануда, оказывается. Впрочем, наверное, ответственным работникам так и нужно. Лично я понятия не имею — в какую сторону мне определяться. И кем я хочу быть. Если честно, то я не знал этого даже в той своей жизни. И даже будучи взрослым. А тут предлагают семнадцатилетнему пацану с ветром в голове и «Модерн толкингом» в магнитофоне — определяться. Ага. Вот прям сейчас! Педагоги хреновы! Это все пронеслось у меня в голове, но ничего подобного я конечно не сказал.

— Ну... Еще же время есть, — сказал я смущенно, — я же думаю об этом... А насчет того случая — что я, совсем ненормальный, под машину кидаться? С чего бы?!

Папенька и Владимир Ильич с портрета смотрели на меня с осуждением. Мне явно не хватало революционной решительности. И еще чего-то, не знаю чего.

— А может какая красавица тебе голову вскружила? — заговорщицки понизил голос папенька. — А, Алексей? Ну скажи честно, было? И ты сгоряча... — молодежь сейчас нервная, горячая! А?

Все может быть, папенька, дорогой. Только вот проблема — я не в курсе!

— Нет, — покачал я головой со всей возможной решительностью. — Никто мне голову не вскруживал. Во всяком случае, — добавил я, — так, чтобы под машину кидаться. И вообще!

— Ох, хорошо бы, — сказал папенька с явным недоверием, — Ну ладно. Будем надеяться, что все так. Я там скажу Николай Николаичу. Что поводов для такого у тебя нет. И быть не может. Хорошо, Алексей... Не буду тебя задерживать. Отдыхай. А впрочем... Может тебе нужно чего-то? Говори! Я — твой отец и старший товарищ. Чем могу, сам понимаешь.

Вот. С этого, добрый папенька, начинать нужно было! Кое-что мне определенно нужно.

— Врач сказал, что для нормального выздоровления нужны умеренные спортивные нагрузки. Вот я и хотел начать...

— Тебе на сколько освобождение от физкультуры выписали? — перебил меня папенька.

— До конца учебного года, — сказал я. — Но физкультура, которая в школе — это же не то. А нагрузки все равно нужны. Я давно хотел на бокс или на борьбу.

— Хорошо, — сказал папенька величественно, — Бокс это хорошо, Алексей. И борьба — тоже неплохо. Спорт дисциплинирует и укрепляет тело и дух (как все же мой папенька любит изрекать банальности, у меня мысленный фейс-палм залип). Я узнаю. Завтра позвоню Игорю, в горком комсомола. Пусть своих инструкторов поспрашивает — куда тебе можно с твоим диагнозом. А вообще, это хорошо, что ты о спорте задумался. Давно пора! Ну иди, отдыхай, Алексей!

—