— Хорошо, — она допила отвар, хотела встать и налить еще, но это кресло, похоже, сохранило часть ауры раненого Двейна — оно засасывало и не выпускало. Министр понаблюдал ее вялую борьбу с собой, усмехнулся и встал сам, принес ей вторую чашку, себе тоже налил, сел, они молчали и смотрели на пар, Вера мысленно кричала, закрывая уши руками и вжимаясь в кресло, ей хотелось сбежать, но не было сил даже шевельнуться.

— Вера?

Она вздрогнула и подняла взгляд, но тут же опустила, было ужасно неуютно, она перебирала поводы уйти.

— Вы говорили, что легко поняли, что Эйнис сейчас заплачет, но при этом говорили, что думали, что дело в челке.

— Ну да, я думала, она будет плакать из-за стрижки, — вяло кивнула Вера, министр фыркнул, со смехом покачал головой, она выровнялась: — Вам смешно? Вы знаете, сколько литров девичьих слез впитало мое плечо по вине парикмахеров? Парикмахеры — страшные люди, они делают необратимые вещи. Любую другую хрень в жизни можно решить, плохую покупку можно не носить, какой-то дефект на теле можно скрыть одеждой, рану можно забинтовать или заклеить, синяк можно закрасить. Но плохую стрижку снять с головы и оставить дома нельзя, и спрятать нельзя, круглосуточно в шапке не походишь. Я если беру трубку и слышу рыдания "я сейчас к тебе приеду, я после парикмахерской", то это капец, тут никакое оранжевое настроение не помогает. Так что я к парикмахерам не хожу, я их заранее боюсь, всех.

Он усмехнулся, кивнул:

— Я тоже не хожу, но по другой причине. В моем положении довольно самонадеянно приходить в заранее известное время в заранее известное место и поворачиваться спиной к человеку с острым железом. Я так когда-то человека убил, оделся парикмахером, он пришел, сел на стул, шею подставил, я ее бритвой вскрыл, руки вымыл и ушел, самая тихая и чистая операция в моей жизни.

— Вы работали киллером? — округлила глаза Вера, он поморщился:

— Не лучшая страница моей биографии. Не распространяйтесь об этом.

— Хорошо, — все еще в шоке кивнула Вера, попыталась вернуться к нейтральной теме: — А кто вас стрижет?

— Конюх, тот же, который Беса стрижет. Надежный мастер, всю жизнь у меня служит, очень талантливый, работает быстро, разговорами не утомляет. У него только один вопрос — хвост или грива?

Вера рассмеялась, обхватила чашку и указала глазами на волосы господина министра:

— И что вы отвечаете?

— У меня грива. Хотя по возрасту уже положен хвост.

Вера сделала игривую моську, мурлыкнула:

— Господин министр своим стилем бросает вызов обществу?

— Есть немного, — с улыбкой кивнул он, — на самом деле, хвост просто под капюшон прятать неудобно.

"Дзынь."

Он немного помрачнел и гораздо тише сказал:

— Хвост носят женатые. Обрученные носят полухвост, вот тут над ушами собирают и завязывают, а остальное болтается, пока до нормального хвоста не отрастет. Грива в хвост не собирается, гриву мастер вот так понемногу берет и в центре по ладони отрезает, — он показал, как, на пару секунд дав Вере увидеть лицо господина министра непривычно открытым, пригладил волосы и показал пучок на затылке: — А хвост вот тут отрезает, тоже по ладони, один раз. На юге империи хвост носят низко, над шеей, хотя вообще кому как нравится, сейчас в моде носить выше. В народе шутят, что чем выше самомнение, тем выше хвост. В столице носят на макушке, аж вот тут, а чтобы он на лицо не падал, его сгибают назад и еще раз привязывают. Мой друг из провинции Сун эту прическу называет "рисовый узел", в его провинции так рисовые мешки завязывают, чтобы за край дернуть и он развязался. А в северных провинциях вообще вместо хвоста носят косу, потому что у них полгода зима, а на хвост шапка не налезает.

Вера слушала его с мягкой улыбкой — он старался. Доктор сказал ему поить ее отваром и не расстраивать — он честно старался. Только не учел, что его "грива" прекрасно собирается в "хвост", ему даже "полухвост" носить не надо. Интересно, он сам понял?

Он рассказывал о причудах столичной моды, о забавных случаях из-за глупого кроя костюмов, об украшениях императорского дворца. Она пила чай как водку, отрывистыми глотками, вышибающими слезы, чем ближе уровень отвара подбирался ко дну, тем крепче и горше становился отвар, но они выпили все, до самого дна, вдвоем.

Он ушел глубоко заполночь, взяв с нее обещание сразу ложиться спать и не ставить будильник, она сказала "хорошо", она сотню раз за сегодня это сказала. И "часы истины" ни разу ее не сдали, ни единого раза.

* * *

Она проснулась около десяти, немного полежала в кровати, изучая свою папку с кораблями и расстраиваясь — она и здесь мало знала и плохо помнила, хороший подарок из этого не получится, нужно искать что-то другое.

Встала, быстро завернулась в три слоя одежды и пошла умываться, на кухне нашла бумажный пакетик с травами и блокнотный листок с подписью и печатью министра Шена, там было несколько столбиков иероглифов и схематичный рисунок с кипящей кастрюлькой и закрашенным на четверть циферблатом часов, на случай, если она не сможет прочитать. Она поставила воду на плиту и залипла в этот рисунок, внезапно поняв, что вот-вот разрыдается над ним непонятно от чего.

"Дзынь."

"Кому ты врешь, Вера, непонятно ей, да конечно."

Вкус отвара опять напомнил вчерашний вечер, это безнадежное ощущение, что их растаскивает каким-то непонятным течением, и хотя они еще держатся друг за друга, руки понемногу соскальзывают, времени мало, и с каждой минутой все меньше. А потом каждый пойдет своей дорогой, навсегда. Отпустить и оборвать все резко, или держаться до последнего, продлевая боль?

"Финал неизбежен."

Она уже ее придумала, собрала из кусочков виденных на рынке благородных девушек, приукрасила, доведя до раздражающего совершенства, и теперь смотрела, как она ходит по рынку и говорит торговцам: "Запиши на госпожу Кан, слуга заберет". Приходит Двейн и забирает. А юная стройная цыньянка идет дальше, глядя на весь мир как на дерьмо и ежеминутно поправляя браслеты. Красивая, уверенная в себе, беременная.

"Она будет меня ненавидеть."

Эта мысль причиняла обжигающую сладкую боль, как будто с наслаждением облизывала свежую рану, открытую и кровоточащую, медленное движение языком вдоль края — "Как здоровье вашей жены, господин министр?" Сладкая кровь во рту, саднящая боль и еще одно медленное движение языком — "Как назовете наследника, господин министр?" Кровь, кровь, кровь… Сукровица, корка, шрам. Все проходит, и это пройдет. Она развернула левую ладонь, провела пальцем по шраму — твердый, он уже не исчезнет, это навсегда. Но рука работает, ничуть не хуже чем раньше, обычная рука. Снаружи даже шрама почти не видно, тонкая белая полоска, с одной стороны чуть шире, маленькая. Ерунда.