— Конечно согласится, — проговорил Сирл. — Вы же здесь в графстве — как персона королевских кровей, не так ли?

Если в шутке и скрывалось какое-то недоброе чувство, это было незаметно.

— Я бы предложил эту идею Дебхему, — сказал Уолтер. — Они делали мою книгу о жизни на фермах. Но я поссорился с ними из-за иллюстраций. Они были отвратительны, и книга плохо продавалась.

— Наверное, это было до того, как вы ушли на радио?

— О да. — Уолтер оттолкнулся от перил моста и пошел в сторону луговой тропинки и обеда. — Они отказались печатать мои стихи после книги о фермах, так что теперь я могу этим воспользоваться.

— Вы и стихи пишете?

— А кто не пишет?

— Я, например.

— Ну и балда! — добродушно бросил Уолтер.

И они пошли домой, обсуждая, как и какими путями они станут спускаться по Рашмер.

— Поедемте в город, зайдем вместе к Россу, — предложил на следующее утро за завтраком Уолтер.

Но Сирл захотел остаться в деревне. Это было бы кощунством, заявил он, провести хоть один день в Лондоне, когда в английской природе лопаются почки и все начинает зеленеть. Кроме того, он не знаком с Россом. Будет лучше, если Уолтер сам расскажет издателю об их предложении, а уж потом и он вступит в дело.

И Уолтер, хотя и был разочарован, не стал задерживаться на анализе истинной причины этого разочарования.

Однако, когда он в машине ехал в город, его мысли значительно меньше, чем обычно, были заняты радиопередачей и чаще, чем обычно, возвращались в Триммингс.

Он зашел к Россу и изложил ему план «На каноэ по Рашмер». Росс изобразил восторг и позволил выторговать у себя дополнительно два с половиной процента по предварительному соглашению. Но конечно, ничего нельзя считать решенным, подчеркнул Росс, пока он не посоветуется с Кромарти.

Все вокруг полагали, что Росс взял Кромарти в партнеры ради забавы, ради благозвучия. Он прекрасно справлялся с делами сам, и с первого взгляда казалось, что у него нет причин связывать себя с партнером, тем более с таким бесцветным партнером, как Кромарти. Но в Кормаке текло многовато западношотландской крови — он с трудом говорил «нет». Он любил нравиться. И он использовал Кромарти как дымовую завесу. Когда автора можно было принять с распростертыми объятиями, это были объятия Кормака Росса. Когда же автора, увы, отклоняли, это делалось вследствие непримиримости Кромарти. Кромарти однажды заявил Россу в припадке гнева: «Вы могли бы, по крайней мере, показывать мне книги, которые я отклоняю!» Но это был исключительный случай. Как правило, те книги, которые ему надлежало отклонить, Кромарти читал.

Теперь, выслушав предложение напечатать книгу нынешнего любимца британской публики, Росс произнес фразу о необходимости проконсультироваться со своим партнером чисто автоматически. При этом, однако, его круглое лицо сияло от удовольствия, и он повел Уолтера на ленч и угостил его бутылкой «Романе-Конти», что было напрасной тратой денег, так как Уолтер любил пиво.

Переполненный добрым бургундским и надеждой на чеки в перспективе, Уолтер отправился на радио, но его мозг опять стал выкидывать трюки и возвращаться мыслями в Сэлкотт, вместо того чтобы, как обычно, наслаждаться пребыванием в студии.

На половину своего времени в эфире Уолтер всегда приглашал гостя. Кого-нибудь, так или иначе связанного со Свежим Воздухом. Этого товара у Уолтера имелся такой запас, что можно было объявлять монополию Уитмора. Уолтер представлял Свежий Воздух в лице браконьера, овцевода из дальних районов Австралии, знатока птиц, смотрителя Сатерленда, серьезной дамы, которая путешествовала, помещая желуди в банки, попадавшиеся ей по пути, молодой дилетантки, охотившейся с соколами, и любого другого, кто оказывался под рукой и хотел выступить. Вторую половину своего эфирного времени Уолтер говорил сам.

Сегодня его гостем был ребенок, у которого была ручная лиса, и Уолтер испугался, обнаружив, что мальчишка ему не нравится. Уолтер любил своих гостей. Он как бы пригревал их, защищал их, испытывая по отношению к ним чувство «все-мы-братья». Он никогда не любил человечество так всеохватно и глубоко, как во время Получаса, когда он беседовал со своими гостями. И теперь, ощутив свое отстраненно-критическое отношение к Гарольду Диббсу и его глупой лисе, Уолтер расстроился. Уолтер заметил, что у Гарольда недоразвит подбородок и, увы, он сам похож на лисицу. Может быть, лиса потому и жила у него, что чувствовала их родство. Уолтер устыдился этой мысли и попытался в виде компенсации придать своему голосу больше теплоты, чем следовало, так что его интерес к гостю выглядел несколько натянуто. Гарольд Диббс и его лиса были первой неудачей Уолтера.

И его собственная беседа тоже прошла недостаточно успешно, чтобы стереть воспоминание о Гарольде. Беседа была на тему «Что сделали земляные черви для Англии». «Для Англии» было типично уитморовским штрихом. Другие могли рассказывать о Месте Земляных Червей в Природе, и всем было наплевать и на земляных червей, и на природу. А Уолтер насадил своего червя на шекспировский крючок и так мягко водил удочкой, что слушатели буквально видели кишащие легионы слепых созданий, превративших серую скалу в Западном море в Зеленый Рай, именуемый Англией. Завтра утром, конечно, с первой же почтой с территории, что лежит севернее границы между Шотландией и Англией, придет пятьдесят семь писем, в которых будет указываться, что в Шотландии тоже есть земляные черви. Но это будет просто еще одним доказательством способности Уолтера творчески подойти к теме.

Уолтер имел обыкновение, ведя передачу, втайне обращаться к какому-нибудь определенному человеку — трюк, помогавший ему добиваться непосредственного, дружеского тона, который и был фирменным знаком Уолтера. Это не был реально существующий человек, и Уолтер никогда не представлял себе детально своего воображаемого слушателя. Просто он решал, что сегодня будет говорить «для старой дамы из Лидса», или «для маленькой девочки, лежащей в больнице в Бриджуотере», или «для смотрителя маяка в Шотландии». Сегодня он впервые подумал, что будет говорить для Лиз. Лиз всегда слушала его передачи — само собой разумеется, будет слушать и эту, — но воображаемый слушатель Уолтера настолько был частью представления, которое он давал, что ему раньше и в голову не приходило использовать Лиз как человека, к которому он обращался. Однако сегодня, сейчас, какая-то таинственная потребность ощутить свою связь с Лиз, увериться, что она рядом, заставила Уолтера отказаться от придуманного слушателя, и он обращался к Лиз.

Однако передача оказалась не столь удачной, как хотелось бы. Сама мысль о Лиз отвлекала внимание Уолтера от текста. Он вспоминал вчерашний вечер на реке, темнеющие ивы и единственную золотую звездочку на стене Милл-Хаус. Свет, бледно-желтый, как нарцисс, — «такой, какой любит Лиз». Внимание Уолтера уходило в сторону от земляных червей и от Англии, он говорил с запинками, так что иллюзия спонтанности оказалась утерянной.

Удивленный и слегка раздосадованный, но все еще не слишком встревожившийся, он расписался в книге автографов, которую прислали на студию, разобрался, что делать: а) с приглашением присутствовать на крестинах, б) с просьбой прислать один из его галстуков, в) с девятнадцатью предложениями появиться в его программе «Свежий Воздух» и г) с семью просьбами дать взаймы денег, — и направил свои стопы домой. Потом ему в голову пришла одна мысль, он остановил машину, зашел и купил коробку шоколадных драже для Лиз. Когда он совал коробку в отделение для перчаток, то подумал, что, пожалуй, давно ничего Лиз не привозил. А ведь приятно — делать подарки. Надо практиковать это почаще.