Эмма смотрела на смугловатое личико Лиз и пыталась вспомнить, когда она видела дочь такой оживленной, настолько переполненной радостью жизни. Чуть позже она вспомнила. Это было на Рождество, давным-давно. Тогда Лиз за один короткий час впервые увидела и снег, и свою первую рождественскую елку.

До сих пор Эмма ненавидела только красоту Сирла. Теперь она стала ненавидеть Лесли Сирла самого.

Эмма надеялась, что Сирл спокойно уедет раньше, чем откроются еще какие-нибудь его достоинства, но ее ждало разочарование. Сирл не скрывал, что приехал в Англию отдохнуть. У него не было ни родственников, ни близких друзей, которых он должен был бы посетить, у него был фотоаппарат, он намеревался вовсю использовать его, и, похоже, не было причин, почему бы ему не пожить в Триммингсе и не поснимать. Увидев почти нетронутую прелесть Орфордшира, Сирл объявил, что намерен найти хороший отель в Кроуме и сделать его базой своих вылазок. Но Лавиния немедленно заявила, что это нелепо. Он может жить в Триммингсе и совершать набеги так же далеко и с теми же результатами, что и из Кроума. Зачем ему каждый вечер возвращаться в отель и сидеть в компании случайных знакомых в гостиной отеля, когда он может возвращаться к ним, в уютную комнату в башне Триммингса?

Сирл, без сомнения, и так принял бы приглашение, но окончательным аргументом послужило предложение вместе с Уолтером сделать книгу. Потом они никак не могли вспомнить, кто первый высказал эту мысль — им мог оказаться и тот, и другой. Уолтер, расставшись с журналистикой, стал выдающимся радиокомментатором, и как результат союза одной из самых известных в Британии личностей и одного из лучших американских фотографов наверняка появится книга, которая, даст Бог, вызовет равный интерес и в Уэстон-сьюпер-Мер, и в Линчберге, штат Виргиния. Подобное партнерство должно обеспечить книге успех.

Так что вопрос об отъезде Сирла не возник ни утром в понедельник, ни во вторник, ни в один из дней в обозримом будущем. Похоже, он собирался жить в Триммингсе. И никто, кроме Эммы, не находил в этом ничего дурного. Лавиния предложила Сирлу пользоваться ее двухместным «роллсом» — он все равно простаивает в гараже, когда она работает, заявила она, — но Сирл предпочел взять напрокат маленькую дешевую машину у Билла Мэддокса, который держал гараж у въезда в деревню.

— Если я собираюсь таскаться по дорожкам, которые мало чем отличаются от русла ручья, мне нужна машина, над которой я не стану дрожать, — сказал Сирл. Лиз поняла, что это лишь способ вежливо отклонить предложение Лавинии, и этим молодой человек понравился ей еще больше.

Билл Мэддокс отозвался в деревне о Сирле хорошо: «Нос не задирает, но его не надуешь: поднял капот и все осмотрел, как будто всю жизнь продавал машины». Так что, когда вечером Сирл с Уолтером появился в «Лебеде», Сэлкотт-Сент-Мэри знала о нем все и готова была принять его, несмотря на его достойную порицания красоту. У новых жителей Сэлкотта, конечно же, не было предубеждения против красоты, и они без всяких колебаний приветствовали Сирла. Тоби Таллис только взглянул на него и тут же забыл про свою «королевскую семью», про комедию, которую только что закончил, про ту, что только что начал, про неверность Кристофера Хэртона (как он, Тоби, мог так ополоуметь, что поверил типу, тщеславие которого было столь патологическим, что он взял себе подобное имя!) и направился к скамье, на которой уселся Сирл, пока Уолтер пошел за пивом.

— Кажется, я видел вас в городе на вечеринке у Лавинии, — проговорил Тоби в своей лучшей манере, как бы прощупывая почву. — Моя фамилия Таллис, я пишу пьесы.

Скромность этой фразы всегда приводила самого Тоби в восхищение. Как если бы владелец трансконтинентальной железной дороги сказал: «Я вожу поезда».

— Здравствуйте, мистер Таллис, — ответил Лесли Сирл. — Какие пьесы вы пишете?

На какую-то минуту воцарилась тишина, потом Тоби вновь обрел дыхание, но, пока он искал слова, подошел Уолтер с пивом.

— Ну, — проговорил он, — я вижу, вы познакомились.

— Уолтер, — произнес Таллис, решивший держаться своей линии. Он наклонился к Уолтеру и многозначительно закончил: — Я встретил его!

— Встретил кого? — спросил Уолтер, который всегда помнил про винительный падеж.

— Человека, который никогда не слышал обо мне. Я наконец-то встретил его!

— И каковы ощущения? — спросил Уолтер, взглянув на Сирла и еще раз подумав, что в нем кроется что-то неуловимое для глаз.

— Восхитительно, мой мальчик, восхитительно. Совершенно неповторимое чувство.

— Если желаете знать, его зовут Сирл. Лесли Сирл. Друг Куни Уиггина.

Уолтер увидел, как тень сомнения набежала на серые рыбьи глаза Тоби Таллиса, и ясно смог проследить ход его мыслей. Если этот красивый молодой человек был другом Куни, имевшего международную известность, могло ли случиться, что он никогда не слышал о Тоби Таллисе, имевшем еще более международную известность? Уж не смеется ли он над Тоби?

Уолтер поставил кружки с пивом на стол, сел рядом с Сирлом и приготовился хорошо развлечься.

Он видел, как с другого конца комнаты Серж Ратов уставился на эту новообразовавшуюся группу. Ратов некогда был raison d'etre[10]и будущей звездой находившейся в зачаточном состоянии пьесы Тоби Таллиса, которая называлась «Послеполудень» и героем которой был фавн. Увы, в процессе рождения пьеса претерпела значительные изменения и превратилась в нечто, называвшееся «Сумерки». Там говорилось о маленьком официанте из Буа-де-Булонь (Булонского леса), и героя играл новоприбывший актер с австрийской фамилией и греческим темпераментом. Ратов так никогда и не пришел в себя от этой «измены». Сначала он пил до галлюцинаций от жалости к себе. Потом он пил, чтобы избавиться от боли, вызванной жалостью к себе в те часы, когда он бывал трезв. Потом его выгнали, потому что он стал невыносим и на репетициях, и на спектаклях. Потом он достиг последней стадии падения для балетного танцовщика — перестал упражняться. Так что теперь было отчетливо видно, как жировая ткань начала перекрывать его худобу и подтянутость. Только бешеные глаза Сержа жили прежней жизнью и горели огнем. В них, как встарь, светились решимость и воля.

Когда Тоби перестал приглашать его в свой дом в Сэлкотте, Ратов купил старую конюшню рядом с деревенской лавочкой, простую пристройку к торцу, и превратил ее в свое жилище. Совершенно неожиданно это оказалось для него спасением, потому что выгодная позиция рядом с единственной лавочкой в поселке сделала Сержа из человека, отвергнутого Тоби, в главного поставщика сплетен, — следовательно, в человека в своем праве. Жители деревни, растроганные его ребяческим поведением, обращались с ним без той сдержанности, которую они демонстрировали по отношению к другим пришельцам, и проявляли к Сержу ту же терпимость, что и к своим собственным «юродивым». Таким образом, Серж оказался единственным человеком в деревне, чувствовавшим себя одинаково свободно в обеих общинах. Никто не знал, на что он живет, ест ли он вообще или только пьет. Почти в любое время Ратова можно было найти облокотившимся на стойку почты, задрапированным в широкий балахон, глубокие складки которого падали с неизменным изяществом, а по вечерам он пил в «Лебеде», как и остальные обитатели деревни.