* * *

Отец Лебрака очень уважал образованность, поскольку сам был начисто ее лишен. Посему с началом каждого учебного года он требовал от своего отпрыска усердного прилежания, каковое, по правде говоря, никак не соответствовало интеллектуальным способностям учащегося Лебрака. Время от времени отец наведывался к отцу Симону, чтобы переговорить с ним, и настоятельно советовал учителю глаз не спускать с его пострела и поколачивать его всякий раз, как он того заслужит. И, разумеется, он был не из тех родителей-пентюхов, которые «не умеют позаботиться о благе своих деток», и, если его парня наказывали в школе, он, отец, дома завсегда выдавал добавку к этой полученной порции.

Как мы видим, папаша Лебрак имел вполне сложившиеся представления о педагогике и следовал в ней четким принципам, применяя их пусть безуспешно, зато убедительно.

Как раз в тот вечер, напоив скотину, он, дабы справиться о поведении сына, навестил школьного учителя, который покуривал трубку под сводами общинного дома, возле центрального фонтана.

И, натурально, узнал, что Лебрак-младший был оставлен после занятий до половины пятого, когда без запинки ответил урок, которого утром не знал, что, несомненно, доказывало, что он прекрасно может, если захочет… верно ведь?

– Вот бездельник! – воскликнул папаша. – Знаете, он ни разу не открыл дома ни одной книжки! Так что завалите его заданиями, строчками, глаголами, всем чем угодно! И можете не беспокоиться, нынче вечером я ему всыплю!

Именно в этом состоянии духа он пребывал, когда его сын переступил порог комнаты.

Семья сидела за столом. Суп был съеден. Когда скрипнула дверь и появился сын, отец, в кепке, с ножом в руке, собирался раскладывать на капусту куски копченого сала, нарезанные согласно росту едока и размеру его желудка, более или менее тонкими ломтями.

– А, вот и ты наконец! – с холодной иронией, не сулившей ничего хорошего, бросил он.

Лебрак рассудил, что лучше промолчать, и уселся на свое место в конце стола, совершенно, впрочем, не подозревая об отцовских намерениях.

– Ешь суп, – проворчала мать, – он уж заледенел, небось.

– И застегни наконец свою куртку, – буркнул отец, – а то ты напоминаешь мне торговца козами.

Лебрак торопливым, хотя и бесполезным движением подтянул спадающую у него с плеч куртку, но не застегнул ее, мы-то знаем почему.

– Я говорю, застегни куртку, – повторил отец. – Кстати, откуда это ты явился в такой час? Ведь не из школы же?

– У меня крючок оторвался, – пробормотал Лебрак, уходя от прямого ответа.

– Как мне это надоело! Боже милосердный! – воскликнула мать. – Ну что за свиньи эти гадкие дети! Все-то они ломают, все рвут, все портят! Что с ними будет!

– И рукава? – снова вмешался отец. – И пуговицы ты тоже потерял?

– Да! – подтвердил Лебрак.

Это новое открытие, вкупе с поздним возвращением, свидетельствовало о том, что возникла особая и, судя по всему, ненормальная ситуация, которая требовала более детального рассмотрения.

Лебрак почувствовал, что покраснел до корней волос.

Вот черт, плохо дело!

– Ну-ка, выйди в середку, дай на тебя посмотреть!

Отец приподнял абажур лампы, и Лебрак, во всем ужасе своего краха, еще усугубленного поспешными починками услужливых и благожелательных, но не слишком ловких рук, которые не сгладили, а лишь подчеркнули его падение, предстал перед семьей, вперившейся в него четырьмя парами суровых, испытующих глаз.

– Боже мой! Ах ты, негодяй, ах, свинья! Что же ты за паршивец такой! Вот ведь поганец! – сквозь зубы рычал Лебрак-отец после каждого нового открытия. – Ни одной пуговицы ни на штанах, ни на рубахе, шипы, чтобы застегнуть ширинку, брюки держатся на прищепке, башмаки – на тесемках! Да откуда же ты такой взялся, мерзавец ты этакий? – продолжал отец, поражаясь, как он, обычный гражданин, мог породить подобного выродка. А мать причитала, что от этого шалопая, этого чертова негодника и поросенка ей каждый день одни только хлопоты.

– Ты что, думаешь, так может продолжаться вечно? – продолжал отец. – Что я буду тратить денежки, чтобы растить и кормить такого неслуха, который ни черта не делает ни дома, ни в школе, вообще нигде?.. Я же только сегодня говорил с твоим учителем…

– !..

– Вот я тебе задам, бандит! Ты у меня узнаешь, что исправительные дома существуют не для собак! Ах ты, стервец!

– !..

– Во-первых, обойдешься без ужина! Да будешь ты отвечать, где это ты так оборвался?

– !..

– Ах, так, значит, ты не желаешь разговаривать, малыш, вот оно что! Ну, погоди же ты, я заставлю тебя говорить!

И, выхватив из сложенной возле очага кучи хвороста ореховую ветку, гибкую и крепкую, сорвав с отпрыска рубаху и штаны, папаша Лебрак задал своему сыну, катающемуся, извивающемуся, исходящему пеной, завывающему и вопящему так, что стекла дрожали, такую взбучку, какие редко перепадают на долю подростка.

Свершив правосудие, он добавил холодным, не терпящим возражений тоном:

– А теперь быстро спать, да поскорей! И не дай тебе Бог даже шелохнуться…

Лебрак растянулся на матрасе из овсяной мякины, брошенном поверх тюфяка из кукурузных стеблей. Он сильно устал, руки и ноги ныли, задница была в кровоточащих рубцах от побоев, в голове гудело. Он долго ворочался, долго-долго размышлял о произошедшей катастрофе и наконец уснул.

Назавтра, очнувшись от тяжелого, как бродильный чан, сна, Лебрак медленно потянулся, ощутив боль от побоев и пустоту в желудке.

Он тут же вспомнил обо всем, что случилось; в его мозгу будто бы лопнул огненный шар; его бросило в жар.

В беспорядке раскиданная по всему полу одежда свидетельствовала о глубокой тревоге, обуревавшей ее владельца при раздевании.

Лебрак подумал, что отцовский гнев должен слегка поутихнуть после ночного сна; по раздающимся в доме и доносящимся с улицы шумам он определил, который час; скот возвращался с водопоя, мать понесла коровам «перекус». Пора было вставать и, если он не хотел снова подвергнуться суровому домашнему наказанию, делать то, что входило в его обязанности каждое воскресное утро, а именно: отскоблить и до блеска начистить пять пар обуви всех членов семьи, принести дров для очага и набрать воды в лейки.

Выскочив из постели, он сразу надел кепку; затем прикоснулся руками к своему болезненно горящему заду. Зеркала не было, и, чтобы рассмотреть то, что его так интересовало, он вывернул шею как только мог и увидел: все было красное в фиолетовую полоску!