— Вы мне уже рассказывали, Евгений Львович.

— Угу! Литвинов сказал: «О! Анри лучше».

Я прекрасно помнил эту историю. Потом они оба пришли меня увещевать.

— Анри, мы сейчас просто лечим депрессию, ничего больше, — сказал Алексей Тихонович. — Не нужно нам мешать. Все равно сделаем все, что необходимо, а вены запорем. Зачем вам это?

— Не думаю, что на том свете мне понадобятся хорошие вены, — сказал я. — Вряд ли черти будут лечить меня от депрессии.

— Именно, — сказал Ройтман. — Пользуйтесь, пока есть, кому лечить.

— Алексей Тихонович, Евгений Львович, я прошу вас. Мне трудно просить, но я прошу. Не трогайте мою депрессию. Не надо ее лечить. Мне так легче будет умереть. Я с каждым днем все больше хочу жить? Зачем вам это?

— Отличный препарат, — сказал Литвинов.

— Так он и недешевый! — улыбнулся Ройтман.

— За неделю такая положительная динамика! Женя, тогда еще неделю наращиваем дозу, а потом посмотрим. Анри, неприятных ощущений нет? Сухость во рту, сонливость, запоры?

— Сонливость, — сказал я. — Я, наконец, стал спать.

— Ну, вот и прекрасно! — сказал Литвинов.

— Господа, — вздохнул я. — Вы тратите на меня какую-то дорогущую отраву…

— Это не отрава. Препарат называется «тимол». Новейшая разработка, — заметил Ройтман.

— Ну, тимол, — вздохнул я. — Но зачем? Мне жить осталось в лучшем случае полгода.

— Так, еще раз, по пунктам, — сказал Литвинов. — Первое. Мы сделаем все, чтобы этого варварства не случилось. Второе. Здоровый человек лучше переносит стрессы, чем больной.

— Мне не нужно переносить этот стресс, — сказал я. — Мне главное продержаться эти полчаса, а потом уже неважно.

— И третье, — продолжил Литвинов, — здоровому человеку легче продержаться полчаса в условиях сильного стресса.

После этого разговора я временно оставил в покое катетер. Через неделю они уговорили меня пить таблетки.

— Большие дозы вам больше не нужны, — сказал Ройтман. — Это поддерживающая терапия. Хорошо бы было вам гулять не по часу после семи вечера, а по два часа в первой половине дня, на солнышке. Мы с Алексеем Тихоновичем просили для вас разрешение у начальника Центра, но нам отказали: «Почему убийца трехсот человек должен гулять два часа в день, а остальные — по часу?» «Потому что у него депрессия», — сказал Алексей Тихонович. «Тут у каждого второго депрессия!» Они ничего не понимают! Руководить Центром должен психолог, а не тюремщик!

Катетер, между тем, не сняли.

— Он нам еще пригодится, — сказал Литвинов.

Вскоре я понял, что параллельно с лечением депрессии они снимают кокаиновую зависимость. Не понять было трудно. Меня стали часто таскать под биопрограммер, и я все меньше вспоминал о наркотике. Наконец, я поймал себя на том, что вообще не помню, какие от него ощущения.

Я им совершенно сознательно не мешал, но тут, откровенно говоря, испугался.

— Евгений Львович, вы стираете мне память? — прямо спросил я.

— Кокаиновую? Да, стираем. Ничего страшного. Очень избирательно, очень осторожно, очень аккуратно. Убираем некоторые дендритные шипики и обрезаем отдельные дендриты, которые связывают воедино это совершенно не нужный вам контур пряника. Это надо сделать. Иначе никак.

На следующий день он мне принес сборник тестов на интеллект, отпечатанный на бумаге.

— Анри, развлекайтесь и успокойтесь. Все в порядке.

Тесты оказались такими же легкими, как в Сети.

Очередной раунд войны с катетерами настал, когда я понял, что они начали психокоррекцию.

Литвинов, конечно, пришел увещевать меня.

— Анри, мы сейчас ничего страшного не делаем, лечим расстройство личности.

— У меня его нет.

— Оно у вас есть. И не спорьте, пожалуйста. Как вам результаты нашей работы? Депрессия есть?

— Вроде нет.

— Угу! Тоже катетеры сдирали. Кокаина хочется?

— Нет.

— Вы чем-то недовольны?

— Кроме мелких деталей типа несвободы и смертного приговора, все совершенно замечательно. Спасибо.

— Так тогда давайте в качестве благодарности вы будете сотрудничать с нами дальше. Будет еще лучше.

— Расстройство личности — это другое. Это не болезнь. Это даже по медицинской классификации не болезнь. Это уже я… Вы, кстати, подкормили мой нарцисс.

И я отдал ему решенные листочки с тестами на интеллект.

Он взял, посмотрел, усмехнулся.

— Сто пятьдесят набрали?

Я пожал плечами.

— Не считал.

— Не интересно?

— Борюсь с нарциссизмом.

— Без фармакологии и биопрограммера все равно не обойдемся. При этом расстройстве психотерапия неэффективна.

— А вы не предполагаете, что мое представление о себе просто адекватно?

— Дело не только в адекватности, но и в отношении к другим людям, — сказал он, одновременно просматривая листки. — Я это Анастасии Павловне покажу, свашего позволения. Такое нельзя выбрасывать на помойку!

— Да ладно, я просто хорошо умею решать эти дурацкие задачки — искусство сомнительной полезности.

Он покачал головой.

— Анастасия Павловна верит в такие вещи.

— Ну, тогда мне точно недолго осталось. Она не захочет иметь такого врага.

— Врага не захочет, но это преходяще.

— Я не собираюсь менять сторону баррикад.

— Это от вас не зависит.

Последняя фраза прозвучала страшно.

Я ничего не ответил.

Поэтому продолжил Литвинов.

— Анри, объясните мне логически, как человек с высоким интеллектом, зачем вы сдираете катетеры? Смысл?

— Это вопрос в порядке психотерапии?

— В порядке любопытства.

— Логически не получится. Это как бороться с империей. Понятно, что безнадежно, но надо же что-то делать! Нельзя безропотно покоряться.

— Ясно. Анри, мы стараемся без крайней необходимости в структуру вашей нейронной Сети не вмешиваться. То, что не криминально и не паталогично, не трогаем. Но у нас есть право корректировать то, что мешает процессу психокоррекции. Ваш бессмысленный и беспощадный бунт мешает. Так что еще раз — и мы это отменим на уровне нейронов. Будете беречь свой катетер, как зеницу ока. Холить и лелеять. Просто предупреждаю. Решать вам.

Не то, чтобы я им не поверил. Я поверил, но слишком не хотелось идти у них на поводу. Так что катетера на моей руке не досчитались еще раз. Последний. В тот же день меня положили под биопрограммер, и желание бунтовать подобным образом пропало напрочь. Но вены на правой руке мне запороть успели.