Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На рассвете все начнется. Я на тебя, Андрюха, надеюсь. Когда наши в атаку побегут, стреляйте по огневым точкам. Тут дзот напротив и бронеколпак. Если артиллерия промахнется, лупи по ним, не жалей патронов.
– Не пожалею, товарищ лейтенант.
– Если все нормально сложится, то медаль «За отвагу» твоя. И ребят не обижу. В атаку побежишь, когда наши к проволочным заграждениям приблизятся. Присмотрите заранее укрытия и продолжайте вести огонь с нейтралки.
– Уже присмотрели, – кивнул я.
Суматошный день и вечер пролетели быстро. Однако спокойно поспать ночью нам не дали свои же красноармейцы, которые с вечера начали перебегать к немцам. Дежурили в ту ночь все командиры рот и взводов. Позже я узнал, что такое заграждение практиковалось перед каждой атакой.
У некоторых красноармейцев не выдерживали нервы, зная, как бездумно, в лоб, гонят роты в лобовые атаки. Будучи уверены, что завтра они неизбежно погибнут, принимали решение – лучше уж сдаться германцу. По крайней мере, в живых останешься. Бежали чаще парами или поодиночке, держа перед собой листовки – пропуска. Перебежчики боялись и немцев, и наших. Помню, кричали: «Сталин капут! Сдаемся», – и даже выучили немецкую фразу «них шиссен» (не стреляйте).
Немцы действительно в них не стреляли, даже показывали проходы в колючей проволоке. Наши командиры чаще всего вели огонь по ногам или над головой, чтобы развернуть беглецов обратно. Но некоторые расстреливали дезертиров без всякой жалости.
Ротным и взводным командирам грозил за беглецов трибунал. Пулеметчики злились, что за их счет самые продуманные хотят отсидеться в безопасности. Играла свою роль и ненависть к предателям.
Так или иначе, в ночь перед наступлением только на участке нашего батальона перебежали трое, а еще два человека остались лежать в снегу, пробитые пулеметными очередями. Еще двое-трое бесследно исчезли, скорее всего, они дезертировали.
Много или мало, судите сами. Но для нас, бывших курсантов, эта сторона войны стала полной неожиданностью. Такого количества беглецов и дезертиров мы не ожидали. Молодежь, конечно, возмущалась. Но, признаюсь откровенно, что в отдельных репликах я улавливал даже сочувствие к беглецам. Мол, на верную смерть гонят людей, вот и бегут. Ощущалась невидимая стена между командованием и рядовыми бойцами. Бежали от страха и от безысходности.
Не хочу долго обсуждать эту тему. Много позже, узнав огромную цифру пленных (в том числе перебежчиков), я не раз задумывался о причинах. Не могли же три миллиона человек сдаться в 1941 году просто так. И крути не крути, а напрашивается ответ: многие не хотели воевать, чего-то ждали от немцев. В общем, сложный это вопрос – и ответить на него трудно.
Скажу только, в чем уверен. Хорошо помогли немцам колхозы, в которые силком загнали почти всех крестьян, а несогласных выселяли из родных мест, ссылая порой на край света. Не зря позже, когда мы вошли в Европу, то почувствовали: люди там этих колхозов как огня боялись. Перебегали и дезертировали те, кто еще с Гражданской имел счеты к советской власти, ну и, конечно, самые трусливые, которые спасали свои шкуры. Не в обиду будет сказано, бежали выходцы из Средней Азии, Кавказа. Война казалась им чужой и ненужной.
Перед рассветом старшина шестой роты раздавал водку. Меркой ему служила объемистая алюминиевая кружка, куда он на глазок наливал из десятилитрового термоса.
– Торопитесь, подешевело, – весело выкрикивал старшина.
По бульканью я понял, что наливают от души. Граммов по сто пятьдесят, а то и больше. Большинство пили не закусывая, лишь смолили цигарки. Были такие, кто не пил. Они тоже не ели, и термосы с мясной кашей остались нетронутыми. Люди боялись ранений в живот и шли в бой с пустым брюхом, так издавна считалось безопасней.
Вскоре бидон опустел. Тем, кому водки не хватило, старшина доливал из фляжек, которыми был обвешен его помощник. Рота вместе с новичками насчитывала человек сто. Мои бронебойщики пили немного. Обращение с тяжелым оружием требовало трезвой головы. Да и вообще, все это задурманивание накануне атаки было противно. Хотя я понимал, что без хорошей порции водки людей поднять в атаку будет труднее.
Мы занимали свои места в окопах под гул возбужденных, быстро пьяневших бойцов (особенно молодых) и грохот начавшейся артиллерийской подготовки.
– Нельзя так пить, – торопливо говорил Родион Шмырёв. – Они же ничего не соображают.
Я его почти не слышал. Притянув за ворот шинели, крикнул на ухо:
– Не мудри, грамотей. Им и не надо много понимать. Пробежать поле, не останавливаясь, и ворваться в траншеи. А иначе не поднимешь.
Немецкие позиции окутались дымом. Взрывались снаряды, мины, что-то вспыхивало, поднимались фонтаны земли. По сигналу зеленой ракеты началась атака. Поле стало словно живым, превратилось в сплошную шевелящуюся массу. Как я понял, наступали при поддержке нескольких танков все три батальона.
– Танки… танки… они им сейчас дадут.
Грохот наших орудий и минометов утих. Люди бежали в основном молча. Лишь отдельные бойцы выкрикивали «За Родину! Ура!» или матерились. Молчали, чтобы сберечь силы и быстрее пробежать поле. Стрелять тоже никто не стрелял, хотя всем предписывалось вести огонь из личного оружия.
Зато бегло хлопали орудия «тридцатьчетверок», строчили танковые пулеметы. Немецкие позиции поначалу молчали, затем в разных концах засверкали вспышки.
Остановился один танк, остальные прибавили ходу. Усилился огонь немецких пулеметов, то в одном, то в другом месте падали люди.
Все три моих расчета и «дегтярев» Родьки Шмырёва дружно стреляли. Противотанковое ружье работает быстро. Сильный удар отдачи, лязг затвора, выбрасывающего гильзу, и мой помощник Гриша Тищенко уже вставляет в казённик новый патрон.
Наши трассеры – зеленого цвета. Они за полсекунды пронизывают поле, исчезая в дымящихся немецких укреплениях. Это стрельба наугад, толку от нее мало.
Возле проволочных заграждений взрывается на мине и вспыхивает «тридцатьчетверка». Саперы возились там всю ночь, но мины, конечно, остались. Я вспоминаю инструкцию и даю своим команду:
– Вперед!
– Куда вперед? – крикнул второй номер из расчета Федора Долгушина, тот самый ефрейтор, который говорил, что нас перебьют, едва высунемся. – Глянь, сколько мертвецов валяется!
– Лежат, а не валяются! – крикнул я в ответ.
Вдвоем с Тищенко подхватили ружье. На плече болтался автомат, ремень оттягивали подсумки, за спиной – вещмешок с боеприпасами. Как побежишь с таким грузом?
Все же приспособились, побежали. Тяжелое ружье раскачивалось не в такт. Спотыкался то я, то Гриша. Вот и первые убитые. Протаявший от крови снег, задранные шинели, смерть раскидала людей как попало.
Навстречу брели двое раненых, опираясь друг на друга.
– Как там? – на секунду остановившись, спросили мы.