Так Роб, во-первых, избежал крупной неприятности, аво-вторых, дотумкал, что Дар, если применять его с толком, способен приноситьпрактическую пользу. Даже странно, что очевидную вещь он сообразил не сразу, аведь считал себя умным.

И тут в голове десятиклассника началось такое броуновскоедвижение, что он утратил сон и аппетит.

Следующие четыре дня он не выходил из дому, с утра до вечераразгуливая по комнате и натыкаясь на стены. От перспектив захватывало дух. Сумением читать чужие мысли и видеть всякого человека насквозь можно былодостичь многого, очень многого.

На пятый день Роб объявил мамхену:

– Всё, хорош бездельничать. Я здоров. Завтра пойду в школу.

На встречу со свидетелями его колиногорского конфуза Робшел, стиснув зубы. Нарочно дождался звонка – не хватило храбрости войти в классдо появления учителя. Вся надежда была на то, что история с катастрофой как-топоумерит пыл насмешников. Для пущей жалости любовник леди Кулаковой забинтовалсебе голову, а руку повесил на черную перевязь (это уже для импозантности).

Постоял минуту перед дверью, собираясь с духом. Постучал.

– Ну кто там еще? – раздался суровый голос БорисаСергеевича. – Входи. А если бы ты на поезд или самолет опоз…!

Но увидев просунувшийся в щель забинтованный лоб, учительсмягчил выражение лица.

– А-а, Дарновский. Выписали? – Видно было, что хочет человексказать что-нибудь сочувственное, но не умеет. Такой уж Борис Сергеевич был сухарь,недаром его прозвали Тутанхамоном. – Ладно, будем надеяться, до свадьбызаживет, – неуклюже пошутил он, проявив чудеса человечности.

– Не успеет, – громко сказал с места Петька Солнцев. – УДарновского свадьба совсем скоро. С одной леди.

Роб помертвел. Этого-то он и боялся. Неужто весь класс вкурсе его позора?

Однако фыркнул только Сашка Луценко, солнцевский прилипала.Больше никто даже не улыбнулся, в том числе из бывших на Регинкиной даче. НаРоба и его липовые раны смотрели сочувственно, а кое-кто из девчонок жалостносморщился.

А чего это Солнцев так нарывается, подумалось вдруг Робу.Странно. Все-таки одноклассник, можно сказать, с того света вернулся. Что-тотут не так.

Он внимательно посмотрел в улыбающуюся физиономию обидчика.Один глаз Солнцева вызывающе подмигнул, потом оба глаза сверкнули, и раздалсяпрерывистый голосок, тоненько прошелестевший: «Знает или нет? Фигня. Откудаему».

– Знаю, знаю, – вслух сказал Роб и тоже подмигнул, хоть таки не понял, чего Солнцев боится.

Петька заморгал. Ага! В десятку!

– Что ты знаешь? – рассеянно спросил Борис Сергеевич. –Садись за парту. Продолжим урок. Итак, начнем, как обычно, с блиц-опроса похронологии.

Дарновский занял свое место, но вправо, где сидела Регинка,пока не смотрел. Для этого надо было собраться с мужеством.

С исторической наукой успехи у Роба были хуже, чем состальными предметами. Производительные силы, производственные отношения,классовая борьба – это еще ладно, но на зубреж дат память у него быланеважнецкая. Кроме того, имелось у него нехорошее подозрение, что БорисСергеевич собирается засадить ему во втором полугодии (а стало быть, и за год)четверку, и тогда прощай, медаль.

Когда учитель, подняв глаза от журнала, спросил:

– Добровольцы есть? – Роб сразу поднял руку.

– Хм, безумству храбрых, – промурлыкал Борис Сергеевич,глядя на него поверх очков своими серыми глазами. – Ну-с, Сан-Стефанский мир.

«Восемьсотсемьдесятвосьмой», – тут же проговорил мягкий, сподсюсюкиванием голос.

– 1878-ой, – уверенно произнес Роб.

И дальше пошло, как по маслу: задавая вопрос, учительмысленно давал на него ответ. Чего проще?

– Восстание Пугачева?

– 1773–1775.

– Отлично. Отмена крепостного права.

– 1861.

– Может, и число вспомнишь?

– 19 февраля.

– Ну, а… взятие Измаила?

– 1790-ый.

– Молодец. Я вижу, Дарновский, авария твоим мозгам только напользу пошла.

А сюсюкающий голос прибавил: «Пятерку, конечно, пятерку, ипошел он к черту. Это подонком надо быть. Парень чудом жив остался».

Борис Сергеевич, насупившись, поставил в журнале закорючку,а Роб призадумался: кто «он»? Неужели директор? Это он требует от Тутанхамона,чтоб поломал Дарновскому медаль? Так-так, учтем.

Весь остаток урока он готовился к тому, чтобы встретитьвзгляд Регины. Что он там прочтет? Жалость? Насмешку?

И как только прозвенел звонок, решительно повернулся вправо.

Но Регина, до сего момента то и дело на него поглядывавшая(он видел это боковым зрением), быстро опустила голову. Вид у нее былвиноватый.

Вокруг все грохотали стульями, щелкали портфелями, тянулиськ выходу, а Роб и Регина оставались на местах.

Коротко ответив тем, кто спрашивал его о самочувствии («Данормально всё, башка только немножко и руку стеклом порезало, фигня»),Дарновский ждал, когда они наконец останутся вдвоем.

Не дождался.

Подошел Петька, оказывается, тоже не спешивший на перемену,крепко взял Роба за руку повыше локтя и прошипел в ухо:

– Чего это ты знаешь, дрочила?

Дарновский посмотрел на него снизу вверх, прочел в голубыхглазах угрозу. И смятение. Внутренний голос Солнцева дрожал: «Неужели видел? Неможет быть! Он же ни разу не повернулся».

Так и не въехав, что это он мог видеть и куда ни разу неповернулся, Роб шепнул:

– Видел, Петюнчик, всё видел. Но ты не трясись, я никому нескажу.

На красавца-спортсмена стало жалко смотреть – так он посерели сник.

Чувствуя, что победил, хоть и не понимая, каким образом, Робпокровительственно шлепнул Солнцева по щеке – раз, второй. И тот ничего,стерпел.

– Ладно, Петушок, гуляй, у меня тут разговор.

И вот ведь загадка: Солнцев только носом шмыгнул. Молчавышел, оставил Роба вдвоем с Регинкой.