— Мы раньше виделись? — я хмурюсь, вытаращив глаза на незнакомца в светло-голубой рубашке и темных джинсах.

Его полноватые губы нервно подрагивают, когда тот несмело улыбается. Запускает пятерню в черные, как ночь, волосы. Они у него густые и слегка вьющиеся, достигают крепких стройных плеч. Кажется, как будто мы где-то пересекались, но я никак не могу вспомнить…

Кареглазый привлекательный парень тихо смеется, смущенно. Он опускает голову, слегка ею покачивает, а потом одаривает меня неотразимым взглядом из-под ресниц.

— Забыла уже? — незнакомец, если не ошибаюсь, несколько обиделся, но это не серьезно. Он протягивает руку для пожатия. — Исайя.

Вместо того чтобы вежливо ответить на жест, я намертво цепляюсь в бумажный пакет со сладким. Да быть того не может! Я помню владельца «Джорджоне» и никогда не забуду тот кошмарный полдень, честное слово! В моих воспоминаниях обворожительный Исайя остался короткостриженым, обкуренным любителем поболтать. А еще у меня сохранилась визитная карточка, которую он мне тогда дал.

«Голубые танцовщицы»…

Я не могу скрыть улыбку, которая однозначно отражает радость встречи. Даже не знаю, почему мне так приятно видеть его. Наконец, я по — дружески сжимаю его ладонь, что делает Исайю довольным и весело усмехающимся.

— Ты так изменился! — комментарии так и льются, хотя, наверняка, мне пора закрыть рот.

— Это правда, — он, демонстрируя белоснежную улыбку, снова захватывает пряди волос в кулак. Оттягивая их, уверяет: — Но, поверь, это только внешность. Я остался тем же обдолбанным придурком, каким и показался тебе с самого начала.

Это он решил так, и он сказал это, а стыдно все-таки мне.

— С чего ты…?

Исайя выставляет ладонь, из-за чего я замолкаю.

— Не отрицай, — хрипловато и приглушенно посмеивается он, и затем указывает на пакет в моих руках. — Ты работаешь в «Каролле»? Сколько я тебе должен?

Я завожу прядь волос за ухо и отдаю выпечку, — как я его про себя прозвала, — бизнесмену. Забирая ее, он касается рукой тыльной стороны моей ладони. Скорее всего, случайно, но я ощутила пробежавшую искру, чего при первой нашей встрече не было. Я мысленно осаживаю себя — такими парнями увлекаться про-ти-во-по-ка-за-но.

— Да-а… — Вот какого, спрашивается, черта я снова тереблю прядь волос?! — Восемнадцать… евро.

Исайя, скривив пухлые губы в улыбке, выуживает деньги из заднего кармана джинсов. В Италии не особо принято оставлять чаевые, но он дает мне тридцатку и говорит:

— Сдачи не надо, о`кей? — по-английски.

Ему не нужно выглядеть ещё круче в моих глазах, потому что я и так им очарована. С неким трепетом и внутренним ликованием я киваю головой. Топот шагов портит момент — по лестнице кто-то сходит. И я уже было поворачиваюсь, чтобы открыть дверь, а потом попрощаться, однако оказавшийся внизу гость вечеринки — а, может, и хозяин виллы — останавливает меня.

— После этой дури, — начинает Маркус лениво и медлительно, сияя оживленной улыбкой, — мне всегда хочется сладкого! Принесли?

Ферраро вырывает из рук Исайи пакет с кексами, а после в итоге замечает ту, что не спускает с него глаз, в которых один лишь гнев. Его яростный взгляд не вынуждает меня втянуть голову в плечи, напротив — я выпрямляю их и не прекращаю зрительного контакта, хоть, признаю, Марк смотрит со всей ненавистью.

— А она что здесь сделает? — вопрошает он с неприкрытой злостью, подходя ближе…

___

*1 — Деловой район Рима.

*2 — В Италии, Испании и латиноамериканских странах сиестой называется полуденный отдых. В Италии сиеста может длиться до пяти часов.

Маркус

Вообще, пора бы уже быть честным с самим собой. Агрессия, которую я ощущаю, и злость, которую мне хочется выплеснуть, никак не связаны с личностью испуганной замарашки. Но я почему-то смотрю на нее дольше, чем требуется: изрядно потрепанные светлые волосы, огонек в голубых глазах и несколько пятен на футболке — последствия смены в кофейне.

Нет, нисколько не привлекает.

Я просто желаю вышвырнуть накопившийся гнев в душе, она — лишь хороший вариант: слабая, хрупкая, наверняка, не умеющая давать сдачи и постоять за себя.

Да ладно. Я никогда не утверждал, что хороший.

Дело не в том, что эта девчонка немощная. Я не привык обижать слабых. Если бы она дала мне отпор, это только разгорячило бы меня. Но вся соль заключается в том дне — когда это, черт возьми, было? Ее глупая голова приняла решение, что смерть моего отца — недостаточно веский повод, чтобы оставить меня в покое.

… А мой затуманенный мозг не может вспомнить, сколько времени назад мы с ней пересеклись. Проклятье. По-моему, это случилось сразу после похорон отца. Или через пару дней? Или все-таки до церемонии погребения?

Это не так важно. Она провинилась. У меня есть причина, чтобы не деликатничать с ней, выказывать свое отвращение всякими способами и…

Чем меньше расстояния остается между мной и жалкой блондинкой, тем сильнее меня пытается унять Исайя. Он мне, конечно, друг, но не указ. Я могу делать все, что захочу.

— Успокойся, слышишь? — его голос звучит все отчетливее, а до этого казалось, будто он говорит из другой комнаты. Исайя встает между ней и мной, толкает меня в грудь. — Угомонись, Марк! Она ничего тебе не сделала.

Я говорю сквозь зубы и сжимаю ладони в кулаки до посинения.

— Ошибаешься…

Χозяин вечеринки и, собственного этого дома, глядя мне в глаза, вскидывает брови вверх.

— Во-первых, это было давно, а, во-вторых, ее поступок не заслуживает такого твоего отношения. — Длинноволосый придурок, которым он стал, разговаривает со мной, как с психом. Приблизив лицо, переходит на шепот: — Слушай, ты под кайфом. Ты хоть представляешь, кретин, сколько на втором этаже долбанной наркоты?!

Исайя бросает взгляд наверх, потом — снова на меня. Он стучит пальцем по своему виску.

— Хочешь, чтобы малышка вызвала копов? Валяй!

Взвешивать «за» и «против» бессмысленно. Совершенно ясно, какая чаша весов перевесит. Я даже обрадовался в глубине души, что встретил ее снова, ведь появилась такая отличная возможность отыграться. Вся желтая пресса, жонглируя громкими словами, только и твердила несколько месяцев подряд о моем поражении, ведь, в конце концов, я вынужден был сделать то, что не хотел. И как же им — этим гнилым акулам пера — была приятно и радостно наблюдать за моим падением. Да, я оставил один трон, нo сел на другой, что лишь подчеркивает абсолютность моего статуса. Кто-то навсегда останется королем, а кто-то — пешкой.

Все еще смотрю на нее через плечо Исайи. Смотрю, как прижавшись вплотную к двери спиной, она ищет на ощупь дверную ручку, но не сводит с меня чисто-голубых глаз.