что они находились в состоятельном районе, где карета подешевле привлекла бы внимание. Особняк Изольды стоял на берегу Темзы, так что, если Элизабет не ошибалась, они находились в районе Ламбет. Здесь даже самая маленькая квартирка стоила целое состояние.

– Хэнк… – произнесла она, наклоняясь к кучеру, пока тот еще не занял свое место. – Куда вы меня везете? Я знаю, Изольда говорила о какой-то квартире, но… после вчерашнего… вы же не оставите меня одну?

Казалось, ее вопрос очень смутил Хэнка. Он просто покачал головой. Элизабет подумала, что ему запретили разговаривать. Методы Ордена были всё еще далеки от ее понимания.

Она не стала настаивать и уселась на широкое сиденье в глубине экипажа, а Хэнк взялся за вожжи.

Они ехали через весь Лондон, и Элизабет стало даже немного неловко, что она путешествует в такой роскошной карете. Но больше всего ее беспокоило другое – смотреть за тем, как живет Лондон. Наблюдать невинную, практически наивную жизнь вокруг, видеть горожан, которые даже не подозревали о существовании Возвращенных, – в этом было нечто захватывающее. Город будто предстал перед ней в ином свете. Элизабет не могла оторваться от окна.

Наконец карета остановилась перед решеткой Баттерсипарка. Величественные деревья, покрытые густой листвой, склонили свои толстые ветви, словно приветствуя горожан. Хэнк открыл дверцу экипажа и пригласил Элизабет следовать за ним в скромное коричневое здание, расположенное прямо напротив парка.

Квартирка на пятом и последнем этаже вовсе не походила на то, что Элизабет навоображала себе по дороге. Поскольку Изольда жила в роскошном особняке на берегу Темзы, а Орден Возвращенных мог позволить себе квартиру рядом с прелестным Баттерси-парком, ее обиталище должно было бы быть по крайней мере уютным. Однако всё выглядело далеко не так.

Квартирка скорее напоминала длинный коридор, расположенный под самой крышей. Эту единственную вытянутую комнату разбивали на части несколько несущих деревянных опор – между ними следовало бы построить стены. Два мансардных окошка позволяли наблюдать за прогуливающимися по парку горожанами, хотя их и скрывали отчасти кроны деревьев. В квартире не было мебели, кроме широкой кованой кровати, которая видала лучшие времена. Ванная казалась размером с малюсенький платяной шкаф. В надежде найти потайную дверь, которую она, может быть, еще не заметила, Элизабет развернулась на месте, отчего заскрипел паркет. Каждый звук отдавался в комнате звонким эхом. Наконец она повернулась к Хэнку, который всё еще жался в дверях и смущенно смотрел на девушку.

– Я буду здесь жить? – спросила Элизабет, в глубине души надеясь на ответ, что это лишь склад для ее вещей.

– В-временно, – выдохнул Хэнк, порывшись в карманах, откуда достал неказистый ключ и толстый конверт. – Это вам, – добавил он, словно пережевывая слова.

– Спасибо…

Элизабет неуверенно кивнула, не понимая, стоит ли это благодарности, однако все-таки обрадовалась мысли, что надолго здесь не задержится. По крайней мере не навсегда. Хэнк сунул ключ и конверт ей в руки, словно они обжигали ему пальцы, и поспешил выйти.

– Подождите! – окликнула его Элизабет. – Хэнк, извините, я… немного… растерялась. Я вас благодарю, правда, – искренне призналась она. – И мне кажется, что вам неловко в моей компании, и от этого мне тоже становится не по себе…

Она с трудом подбирала слова, а Хэнк покраснел как никогда. Он так уставился на свои ноги, словно в глубине души надеялся, что те сами вынесут его отсюда. Элизабет вспомнила, что Изольда рассказывала о болезненной робости Хэнка.

– Хэнк, – мягко проговорила она. – Посмотрите мне в глаза, не бойтесь.

Он медленно поднял голову и попытался выдержать ее взгляд, словно испытывая все муки мира.

– Спасибо, – повторила Элизабет. – Спасибо, Хэнк.

– Не за что. Меня ждет Изольда.

Красный как помидор, Хэнк буквально сбежал – так быстро, как только мог. Но когда он обернулся, спускаясь по ступенькам, Элизабет заметила на его лице улыбку гордящегося собой ребенка. Девушка прислушивалась к удалявшемуся вниз по лестнице звуку шагов, пока не хлопнула входная дверь. Затем раздался топот копыт, и экипаж тронулся. Элизабет закрыла дверь и осталась наедине с собой в этой длинной пустой квартире. Девушка прислонилась спиной к двери, медленно сползла на пол и глубоко вздохнула. Где она? Что ей теперь делать? Изольда не дала никаких распоряжений. Почему? Разве не странно оставить ее вот так, не сказав ни слова, после всего, что она пережила накануне ночью? Может, ей стоило подождать? Элизабет взглянула на конверт, который держала в руке, – она уже практически забыла о нем. На конверте было просто написано изящным почерком: «На Ваши расходы».

Когда Элизабет открыла конверт, то едва сдержала удивленный возглас. В этом конверте лежало больше денег, чем она заработала за всю жизнь! Ей даже не удалось сосчитать все купюры: пальцы свело судорогой от одного прикосновения к деньгам. По крайней мере кое-что прояснилось: Изольда предусмотрела расходы на обстановку квартиры. Будто она доверила ей благоустройство недвижимости Ордена – какая ответственность! Тут хватит и на одежду – и самое время, подумала Элизабет, расправив коричневую юбку, которую носила со вчерашнего вечера. У нее теперь достаточно средств на всё, что только душе угодно!

Ее охватила дрожь, когда она сообразила, что этими деньгами можно оплатить любое количество билетов на поезд до Саутгемптона. Элизабет могла съездить к родителям, обнять их – сердце ее сжалось при одной только мысли об этом. Она закинула голову назад, стиснула зубы и повторила слова Изольды:

– Если я им всё расскажу, подвергну их опасности. Если я им всё расскажу, подвергну их опасности.

Элизабет поняла, что оказалась в ловушке. Между желанием и долгом. И эта мысль внезапно напомнила ей всё: собственную смерть, гибель Уорда, наверняка до сих пор оплакивающих ее родителей, их лица на кладбище, смерть стариков на вечере у мистера Фокса…

Ее мир перевернулся, а сама Элизабет принадлежала теперь теням. Она находилась среди мертвых. Буквально. До сих пор стремительно сменявшиеся события отвлекали ее от подобных раздумий. Но теперь она осталась одна, ничего более не происходило, и ее собственные мысли стали главными ее врагами. Элизабет попыталась замедлить бешеное сердцебиение. Девушка глубоко вдохнула и присела в углу комнаты. Она не хотела гулять. И есть. Ей не хотелось ничего – только привести мысли в порядок.

Она так и просидела до тех пор, пока не стемнело.

Когда же наступила ночь, Элизабет была без сил и, вдобавок ко всем ее мучениям, не могла уснуть. В лучшем случае ей удавалось задремать, но, как только на улице раздавался стук копыт, кто-нибудь входил или выходил из здания, она тут же просыпалась.

В очередной раз разбуженная двумя мужчинами, которые что-то громко обсуждали под окнами посреди ночи, Элизабет подбежала к окну, чтобы выразить свое недовольство. Однако, открыв окно, она заметила, что мужчины разговаривали практически шепотом. А самым странным оказалось то, что, несмотря на глухую ночь, девушка различала каждую деталь их внешнего вида: у одного была дыра на рукаве, а у другого прыщик над скулой. Элизабет заметила даже светящиеся крысиные глазки, наблюдающие за собеседниками из водосточной трубы в пятидесяти метрах от них. Причем девушка слышала мужчин так отчетливо, что ей казалось, будто они кричат. И никогда еще ее зрение не было столь острым.

Элизабет вспомнила слова Изольды о том, что ее тело потеряет последние признаки смертности, а чувства станут такими же, как и у других Возвращенных. Она принюхалась и почувствовала не только типичный запах Лондона – эту своеобразную, неприятную большинству иностранцев вонь, – но и аромат одеколона обоих стоявших перед домом мужчин. Причем запах каждого из них девушка ощутила через окно расположенной на пятом этаже квартиры. Может быть, поэтому Тёрнер решил стать парфюмером?

Элизабет позабыла об усталости. Везде, куда только падал ее взгляд, она различала мельчайшие детали: треснувшую черепицу на крыше, усики стремящегося на свет фонаря мотылька, полет совы, ринувшейся к своей добыче в Баттерси-парке… Элизабет слышала каждый