Ланьэр удивлённо подняла брови. Юноша взял в руки маленькую цитру, прикоснулся к ней чуткими пальцами, и нежные, грустные звуки заполнили собою беседку, опутанную плющом, и казалось, будто его тонкие вьющиеся стебли звенят вместе со струнами.

— Ты обещала спеть, — сказал юноша, не прерывая игры.

Ланьэр рассмеялась счастливая, а потом запела, и её дивный голос разлетелся по всем уголкам сада…

Потом наступили сумерки, юноша проводил девушку до её улицы и как-то грустно, словно предчувствуя беду, спросил:

— А завтра ты придёшь?

— Почему ты вдруг опечалился? — спросила Ланьэр.

— Не знаю, — ответил он. — На душе неспокойно. Не обращай внимания. Просто мне не хочется отпускать тебя.

— Но мы же увидимся завтра, — рассмеялась Ланьэр.

— Ты только обязательно приходи, — с нажимом произнёс Лю Чанг и посмотрел ей в глаза. — Ты придёшь?

— Конечно, приду, — кивнула она и опустила глаза. — Мне тоже не хочется расставаться. Но ведь завтра будет уже завтра, — улыбнулась она. — Ночь пролетает так быстро… и утро тоже.

— Для меня это будет самая длинная ночь на свете, — сказал юноша.

— Для меня — тоже, — тихо прошептала Ланьэр.

Дома она сразу побежала в свою комнату. Хотелось побыстрее прочесть письмо. Но едва присела на стул, раздались шаги, и вошла мать. Девушка быстро спрятала письмо в широкий рукав и встала.

— Я хочу с тобой серьёзно поговорить, дочка. Садись, разговор будет долгий.

Ланьэр ещё никогда не видела свою мать такой серьёзной и озабоченной.

— Ты знаешь, что в императорский дворец набирают наложниц? — начала она.

— Да, я что-то слышала об этом, — ответила девушка.

— Так вот, сегодня к нам в дом приходили двое и спрашивали меня о дочерях.

Ланьэр испуганно взглянула на мать, ощутив холодок, пробежавший по телу.

— Я сказала, что у меня две дочери и одну из них я готова отправить на «смотрины» в императорский дворец.

Она сделала паузу и внимательно поглядела на Ланьэр. Та бледная, как полотно, сидела не шелохнувшись.

— Что с тобою? — обеспокоилась мать. — Уж не заболела ли?

— Нет, я не заболела, — тихо прошептала Ланьэр, и ей показалась, что это не она, а кто-то другой ответил на вопрос: голос, чужой и незнакомый, звучал как будто издалека.

— Я подумала, — продолжила меж тем мать, — что на «смотрины» должна пойти ты.

В голове Ланьэр эхом отозвалось: «Ты, ты, ты, ты…» Она смотрела на мать странными, пустыми глазами, и в голове стучало, как колокол: «Ты, ты, ты…»

— Эй, ты слышишь меня? — окликнула мать. — Да что с тобой?

Смысл слов доходил медленно. Ясно одно: она больше никогда не увидит того юношу.

— Нет! Нет! — закричала она так громко, что мать испугалась. — Я не могу! Не могу!!!

Ланьэр вскочила и выбежала во двор.

Там она горько плакала, закрыв лицо руками. Потом вдруг почувствовала, как чья-то рука мягко опустилась на её плечо, и обернулась.

— Дочка, — ласково произнесла мать, — не надо так убиваться. Ты сможешь жить во дворце, в настоящей роскоши! А мы как живём? Нет даже прислуги. Если ты попадёшь туда, а я уверена, что попадёшь, ты понравишься императору. Он приблизит тебя, даст для начала титул, ну, хотя бы шифу — младшей наложницы, и ты сможешь жить припеваючи, ни о чём не думать. Наконец, ты сможешь помогать всем нам, а ведь мы так нуждаемся!

— Но я не хочу во дворец, — опять заплакала Ланьэр. — Я не хочу быть даже драгоценной наложницей!

— Да ты что, дочка?! — удивилась мать. — Если ты станешь драгоценной наложницей, это будет великое счастье для нас. О таком мечтают все девушки. Ты будешь ходить в дорогих шёлковых одеждах, у тебя будет множество слуг, тебе будут подавать на обед сотни блюд, у тебя будет целая гора драгоценностей и тебе ничего — ничего! — не придётся делать. Но даже если ты не станешь драгоценной наложницей, а получишь лишь титул младшей наложницы или драгоценного человека, всё равно у тебя будет почти всё это. Ты не представляешь, какое счастье жить во дворце, ни о чём не заботясь!

— Я не хочу такого искусственного счастья! — выкрикнула Ланьэр. — Я хочу счастья земного, с любимым человеком!

— Послушай, дочка, — погладив её по голове, сказала мать, — если император полюбит тебя, никакое земное счастье не сможет сравниться с этим. А я уверена, что такую прекрасную девушку, как ты, он не оставит без внимания!

— Но почему, почему я должна идти во дворец? Не лучше ли послать мою младшую сестру? — слезы так и текли из глаз Ланьэр.

— Твоя младшая сестра Дафэн не так хороша, как ты. Она не сможет занять достойного места при дворе. И ведь ты сама знаешь: если император обойдёт девушку вниманием, ей будет очень тяжело. А ты у меня такая красавица, такая талантливая, такая умная!.. Император непременно заметит тебя. Ты многого добьёшься! Ну, не упрямься, лучше подумай хорошенько. Ты можешь спасти нас всех от нищеты.

— Всё равно, — упрямо повторила Ланьэр, — я всех вас очень люблю и хочу, чтобы мы жили хорошо, но я не пойду во дворец. Я не могу! Уж лучше я умру.

— Да ты что! — в сердцах закричала мать. — Думай, что говоришь! Если ты любишь нас, значит, не причинишь страданий.

— Это вы хотите причинить страдания мне! — ещё громче заплакала Ланьэр.

— Ладно, успокойся, — смягчилась мать. — Давай поговорим об этом завтра. Иди в дом. Я приготовила тебе хороший ужин… И вот ещё что. Завтра придут почтенные господа из дворца, чтобы посмотреть на тебя! Ты должна хорошо выглядеть, — и мать ушла в дом.

Ланьэр закрыла лицо руками. Она уже даже плакать не могла. Всё, участь её решена. Все мечты рухнули в одночасье…

Она сидела так долго-долго. Уже солнце скрылось за горизонт, и стали проглядывать звёзды, но для Ланьэр жизнь просто кончилась…

Когда на улице стало совсем темно, дверь тихо отворилась, на пороге стояла Дафэн.

— Сестрёнка, — позвала она, — иди в дом, уже поздно.

Ланьэр вздрогнула и, встав со своего места, медленно пошла. У себя в комнате она взяла со стола письмо юноши и дрожащими руками развернула бумажный лист. Сердце её бешено стучало, глаза наполнились слезами.

Ты, как дымки мираж,

Как волшебный цветок;

Ты, как сказочный сон,

Как морской ветерок.

Стан твой гибок, как ива,

А взгляд, как волна

Захлестнул мою душу,

Надеждой пьяня.

Белоснежной рукой

Ты срываешь цветок,

И уже в волосах