И вот, весной 1852 года был обнародован указ, повелевавший маньчжурским девушкам прибыть во дворец. Самые достойные из них должны были занять место в императорском гареме Сяньфэна.

И Чжу, вступивший на престол под девизом Сяньфэн — «всеобщее процветание» — был четвёртым сыном императора Даогуана (в переводе «целенаправленное и блестящее»). В 1851 году Даогуан умер, оставив трон своему девятнадцатилетнему сыну. Женой И Чжу была Цыань. Это имя означало «милостивая и спокойная», и надо сказать, что оно очень подходило ей.

Выждав положенное время траура по усопшему императору, Сяньфэн объявил о наборе наложниц в свой гарем.

Мать Ланьэр, подумав хорошенько, решила направить свою дочь на «смотрины». В последнее время их семья очень нуждалась, у них даже не хватало денег платить прислуге.

«А вдруг моей дочери повезёт, и император приблизит её к себе? — думала она. — Даже если этого не случится, лучше жить взаперти в хороших условиях, чем бедствовать на свободе». Однако Ланьэр долго не соглашалась на предложение матери. Ей хотелось, как, впрочем, и всем девушкам, выйти замуж за красивого юношу, родить детей и жить в семье долго и счастливо. Тем более что совсем недавно, гуляя в Парке Безмятежности, она встретила…

Юноша сидел в маленькой беседке, увитой плющом, и что-то усердно записывал. Рядом на небольшом столике стояла маленькая чернильница и небольшой стаканчик с кистями. Погружённый в раздумье, он не заметил приближающуюся девушку. Ланьэр, не смея нарушить его покой, подошла к беседке потихоньку и оказалась за спиной юноши. Преисполненная любопытства, она заглянула сквозь тонко переплетённые прутья. Молодой человек, увлечённо писал, по-прежнему не замечая её. Ланьэр стала вглядываться в красиво выведенные иероглифы и успела прочесть не так много, но уже по первым строкам поняла: юноша пишет стихи.

Предо мной облака

Чистоты неземной.

К ним хотел бы хоть раз

Прикоснуться рукой

Я хотел бы взлететь

Высоко-высоко,

Как мечты улететь

Далеко-далеко.

Но вдруг ветер подул

И унёс облака,

И исчезли мечты…

И так будет всегда?[4]

Ланьэр не успела пробежать по строкам дальше: юноша, почувствовал её присутствие и обернулся.

— Прекрасные стихи, — тихо произнесла девушка, щёки её зарделись румянцем.

Молодой человек, которого звали Лю Чанг, улыбнулся и отложил кисть.

— Я очень рад, что они понравились тебе, — сказал он и взглянул ей в глаза.

Ланьэр отвернулась.

— Я ещё не успел закончить, — продолжил Лю Чанг, не сводя с девушки глаз.

Ланьэр отломила ветку распустившейся сливы, и, вдохнув благоуханный аромат цветка, произнесла несколько смущённо:

— А ты мог бы написать стихи про цветущую сливу?

Юноша поднялся, обошёл беседку и, встав рядом, попросил у неё ветку сливы.

— Ты хочешь, чтобы я написал стихи именно об этой ветке, сорванной прекрасной незнакомкой?

Ланьэр не нашлась, что ответить, и совсем смутилась, краснея на глазах. Лю Чанг внимательно наблюдал за ней. Всё в этой девушке было гармонично-прекрасным: красивые чёрные брови, разбегающиеся, как два соболя; тёмные, как спелые вишни, глаза; алые, как сок граната, губы; стройное, гибкое, как ива, тело. Её роскошные чёрные волосы, собранные в изящную причёску и заколотые ажурными золотыми шпильками, были украшены бледно-розовой орхидеей, сделанной из тонких шёлковых лоскутков. В своём ярком весеннем наряде, расшитом цветами и с этой божественной орхидеей в волосах, она казалась неземной феей, явившейся из сада Вечной Весны.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Ланьэр.

— Красивое имя.

— А тебя как зовут?

— Лю Чанг или просто Чанг. А почему ты гуляешь здесь одна?

— Я люблю гулять одна, — ответила Ланьэр. — Здесь так чудесно, что не хочется ни с кем разговаривать, хочется просто бродить, любуясь совершенством природы.

— Я тоже люблю одиночество, — сказал юноша. — Хорошо думать, размышлять и писать стихи, когда ты один.

— А я тебе не помешала? — встревожилась Ланьэр.

— Нет, что ты! — поспешил он заверить её. — Наоборот! Я так рад встрече с тобой. Знаешь, что? Приходи завтра сюда же. Я напишу стихи про эту цветущую ветку сливы.

Ланьэр быстро взглянула в глаза юноше и тут же опустила взор.

— Хорошо, я приду, — она наградила его ещё одним совсем коротким взглядом и… убежала.

Придя домой, Ланьэр только и мечтала: вот бы поскорее наступило завтра! Она ничего не могла делать — всё валилось из рук. Мать, заметив это странное состояние, спросила:

— Уж не заболела ли ты, дочка?

— Нет, со мной всё хорошо, — ответила девушка и как-то странно улыбнулась.

Целую ночь Ланьэр не могла заснуть. Образ незнакомого юноши стоял у неё перед глазами. «Какой у него красивый голос, — вспоминала она. — Как он говорит, как смотрит! Этот взгляд — такой нежный и глубокий!». Она всё думала, думала и думала о нём… И даже не заметила, как наступил рассвет. Весенние лучи проникли в комнату, залив её своим золотистым сиянием. Сейчас Ланьэр казалось, что всё вокруг стало каким-то волшебным, необычным. Даже привычная мебель в комнате — и та как-то посвежела, а весенние цветы, умело подобранные в красивые букеты, казались особенно ароматными и яркими.

Наступившее утро тянулось безумно долго, словно время нарочно потекло медленнее. Ланьэр бесцельно прохаживалась по маленькому внутреннему дворику, и мысли её были далеко-далеко.

Наконец, солнце поднялось высоко над горизонтом. Ланьэр надела свой самый лучший наряд — ярко-красный халат с чудесной вышивкой: разноцветные шёлковые цветы были разбросаны по всей поверхности одежды, а между ними порхали ажурные бабочки, тоже вышитые шёлком. Яркими пятнами на халате красовались большие круговые узоры из пионов, гвоздик и бабочек, сплетённые в «бесконечный узел». Низ платья и широкие рукава были окаймлены разноцветным волновым узором. В довершение Ланьэр надела изящные башмачки на высоком каблуке, тоже расшитые шёлковыми цветами.

— Ты куда так разоделась? — спросила мать.

— Да так, — смутившись, ответила Ланьэр. — Решила прогуляться по парку.

Мать подозрительно посмотрела на дочь, но ничего не сказала.

Ланьэр вышла за ворота и быстро-быстро пошла в сторону парка Безмятежности. Она прошла Жемчужную улицу, свернула на Цветочную и вскоре вышла к воротам Изящного слога. За воротами открывался парк, где в удивительной тиши, стремясь к уединению, проводили время учёные и поэты. Здесь гармонично сочетались искусственные холмы вокруг прудов, яркие цветы и причудливые деревья с естественными изгибами стволов и ветвей. Созерцая красоту парка, люди обретали покой и отдыхали от городской суеты. Сладкозвучные цикады нежно трещали, как бы вторя вдохновенным поэтам, мысленно декламирующим стихи. Неожиданные детали, вроде каменных россыпей или скал, вдруг возникающих на пути, будили воображение. Большие клумбы, пестрящие разнообразными цветами, придавали парку особую прелесть и наполняли его чудными ароматами. И каждый цветок имел свой символический смысл. Пион считался царём цветов и символизировал весну, хризантема была символом долгой жизни, лотос — средоточием чистоты, а нарцисс — любимым новогодним цветком, в чьих нежных бутонах как бы таилось будущее счастье. Цветок зимней сливы, распускавшийся ранней весной, знаменовал собою обновление, а бамбук являлся неизменным символом верной дружбы и стойкости. Наконец, персик олицетворял бессмертие.