class="v">Сорочьей черно-белою раскраской

Рябеет — вдруг — прогиб ее ствола.

Должно быть, здесь пробилась

самосевом,

Прогнулась, отклоняясь от стены,

Угадывая, где тут юг, где север,

Высвобождая крону из тени…

Ее не видно по пути к царь-пушке

За краем притемненного угла.

Простецкая — точь-в-точь с лесной

опушки,

С околицы забвенной деревушки,

С кладбищенского сельского бугра…

А выросла в столице ненароком,

Чтоб возле самой башни мировой

Ее курантов слушать мерный бой

И города державный рокот.

Вновь зеленеть, и вновь терять свой

лист,

И красоваться в серебре морозном,

И на ветвях качать потомство птиц,

Что здесь кружились при Иване

Грозном,

И вздрагивать во мгле сторожевой

От гибельного грохота и воя,

Когда полосовалось над Москвой

Огнями небо фронтовое.

И в кольцах лет вести немой отсчет

Всему, что пронесется, протечет

На выезде, где в памятные годы

Простые не ходили пешеходы,

Где только по звонку, блюдя черед,

Машины — вниз — на площадь, на

народ,

Ныряли под ступенчатые своды

И снизу вырывались из ворот.

И стольких здесь она перевидала,

Встречая, провожая всякий раз,

Своих, чужих — каких там ни

попало,—

И отразилась в стольких парах глаз,

По ней скользнувших мимолетным

взглядом

 В тот краткий миг, как проносились

рядом…

Нет, не бесследны в мире наши дни,

Таящие надежду иль угрозу.

Случится быть в Кремле — поди

взгляни

На эту неприметную березу.

Какая есть — тебе предстанет вся,

Запас диковин мало твой пополнит,

Но что-то вновь тебе напомнит,

Чего вовеки забывать нельзя…

* * *

 На новостройках в эти годы

Кипела главная страда:

Вставали в заревах заводы,

Росли под небо города.

И в отдаленности унылой

За той большой страдой село,

Как про себя ни гомонило,

Уже угнаться не могло.

Там жизнь неслась в ином разгоне,

И по окраинам столиц

Вовсю играли на гармони,

Что на селе перевелись.

А тут — притихшие подворья.

Дворы, готовые на слом,

И где семья, чтоб в полном Оборе

Хоть в редкий праздник за столом?

И не свои друзья-подружки,

А, доносясь издалека,

Трубило радио частушки

Насчет надоев молока.

Земля родная, что же сталось,

Какая странная судьба:

Не только юность, но и старость —

Туда же, в город, на хлеба,

Туда на отдых норовила

Вдали от дедовских могил…

Давно, допустим, это было,

Но Ты-то сам когда там был?

МИХАИЛ ЛУКОНИН

(1918–1976)

ПРИШЕДШИМ С ВОЙНЫ

Нам не речи хвалебные,

Нам не лавры нужны,

Не цветы под ногами,

Нам, пришедшим с войны.

Нет, не это.

Нам надо,

Чтоб ступила нога

На хлебные степи,

На цветные луга.

Не жалейте,

не жалуйте отдыхом нас,

Мы совсем не устали.

Нам — в дорогу как раз!

Не глядите на нас с умилением,

не

Удивляйтесь

живым,—

Жили мы на войне.

Нам не отдыха надо

И не тишины.

Не ласкайте нас званьем:

«Участник войны»!

Нам — трудом обновить

ордена и почет!

Жажда трудной работы

нам ладони сечет.

Мы окопами землю изрыли,

пора

Нам точить лемехи

И водить трактора.

Нам пора

звон оружья —

на звон топора,

Посвист пуль —

на шипенье пилы

и пера.

Ты прости меня, милая,

Ты мне жить помоги.

Сам шинель я повешу,

Сам сниму сапоги.

Сам тебя поведу,

Где дома и гроза.

Пальцы, в пальцы вплету

И глазами — в глаза.

Я вернулся к тебе,

Но кольцо твоих рук —

Не замок,

не венок,

не спасательный круг.

СЕРГЕЙ НАРОВЧАТОВ

(1919–1981)

В ТЕ ГОДЫ

Я проходил, скрипя зубами, мимо

Сожженных сел, казненных городов

По горестной, по русской, по

родимой,

Завещанной от дедов и отцов.

Запоминал над деревнями пламя,

И ветер, разносивший жаркий прах,

И девушек, библейскими гвоздями

Распятых на райкомовских дверях.

И воронье кружилось без боязни,

И коршун рвал добычу на глазах,

И метил все бесчинства и все казни

Паучий извивающийся знак.

В своей печали древним песням

равный,

Я села, словно летопись, листал

И в каждой бабе видел Ярославну,

Во всех ручьях Непрядву узнавал.

Крови своей, своим святыням

верный,

Слова старинные я повторял, скорбя:

— Россия, мати! Свете мой

безмерный,

Которой местью мстить мне за тебя?

СЕРГЕЙ ОРЛОВ

(1921–1977)

ДОМА