– Что ж, мы не будем смущать ваши чуткие уши, господа! – объявила Манефа и поднялась.

– Ну и славно, девочка, – обрадовалась госпожа Берцова. – Вот лучше котильон потанцуйте!

Предложение было дельным, но Манефа лишь хмыкнула.

– Мы удалимся от вас на балкон. Что-то здесь становится душно… А вы можете и потанцевать, коли желаете.

Она презрительно повела плечом и развернулась к портьере, за которой была стеклянная дверь. Вся до одного ухажеры с веселым гиканьем вскочили и ринулись распахнуть дорогу перед своей госпожою, но она остановила свиту резким окриком:

– Сидеть!

Все так и застыли.

– Но как же… Разве так годится?.. А мы как? – вразнобой забухтела молодежь. – Мы тоже хотим послушать…

– А кто Тихона Балиора хулил? – вскричала Манефа. – Кто мне говорил, что он бездарный стихотворец и острог по нему плачет? Вы все!

– Истинно плачет, – горячо подтвердил Берцов и также поднялся.

Видно, успел забыть о своем же уговоре и вознамерился уберечь девушку от уединения с сомнительной личностью. Не иначе строгую памятку от Петра Дидимова получил, Робин Гуд фальшивый.

– Ничего, подождете тут и не сомлеете, – отрезала Манефа.

Она разгорячилась и всем видом ясно показывала, что отступать от задумки не намерена. Причем поза ее была столь решительна, а голос тверд, что спорить с барышней Дидимовой никто не посмел, даже Берцов. Он беспомощно плюхнулся на диван и до хруста стиснул руку жены. Тихон прошел мимо него и подал мимолетный ободряющий знак – мол, все помню и рамки приличий не нарушу, чем вряд ли особо утешил растерянного Председателя дорожной комиссии.

– А вы, любезные, не дайте господину Берцову за папенькой сбегать, не то всех отставлю.

Медный ключ со щелчком провернулся в дверном замке, и вот уже Тихон с Манефой оказались отделены от всех толстым матовым стеклом. Девушка с особым злорадством воткнула ключ в прорезь и сделала обратный оборот – теперь сюда могли ворваться только высадив дверь.

Тихон судорожно вдохнул свежий воздух, пропитанный запахом палой листвы и Манефиных румян – девушка стояла в шаге от него с упертыми в бока руками.

– Никак боишься? – спросила она шепотом.

– Ведь твой отец меня и убить может, кто ему помеха?

Балкон был шириной в три сажени и длиною в шесть, с толстыми каменными перилами, и нависал над самым крыльцом здания, опираясь на колонны. Снизу слышались голоса гостей, вздумавших отправиться восвояси, разговоры конюших и лакеев, храп лошадей и стук колес. Вокруг шумели на ветру полуголые деревья, и балкон был густо усыпан их палыми листьями. Только Луна, которую порой заслоняли тучи, да призрачный свет из библиотеки озаряли поэтическую сцену.

– Да хотя бы я. Он у меня по линейке ходит, если ты не знал, – хищно усмехнулась Манефа, затем потянула вверх маску Тихона и отбросила ее. – Ну, читай свои вирши.

– М-м-м… «Сеновал» называется. Ну… Позвала меня девица в сене жо… э… Ой. Покрутиться. Там же неприличные слова через одно. Может, не надо?

– Надо, Тиша, надо.

– Ладно, тогда я лучше другое почитаю.

И поэт приступил к сбивчивой декламации своего последнего эротического творения. Поначалу он еще отводил взгляд и проговаривал слова без всякого чувства, но постепенно забыл обо всем и преисполнился тайного, стыдного восторга, и при каждом толчке Манефиных ладоней – а она направляла его к перилам – словно адское пламя вспыхивало в низу живота. Источником его были девичьи затуманенные глаза.

Когда Тихон уже не мог отступать, руки Манефы скользнули ему под тогу и еще дальше, миновали верх кюлотов и словно жаркие змеи устремились вниз по его бедрам. Девушка по-кошачьи прижалась к поэту и вдруг стала опускаться на колени.

В этот момент застежка тоги на плече отскочила и со звоном упала на камень.

– Постой, – булькнул Тихон. – Что ты творишь?

– Чем тут не сеновал? – отозвалась Манефа куда-то ему в пупок, добавив к дыханию язык.

– Подожди. – В мочевом пузыре поэта с внезапной мощью разлилась боль, прямо-таки резь. – Я сейчас не могу, мне в уборную надо.

– Давай с балкона, – приказала девушка и отодвинулась, поднявшись. – Минутное дело… И сразу продолжим. Ты мне еще что-нибудь такое же гадкое почитаешь. – Она облизала губы и повела телом, словно кобра перед броском.

С порывом прохладного ветра в голову Тихона робко вернулся разум.

– Но как же?.. Ведь там люди. Я не могу полить им головы, и вообще… Нет, мне неудобно. Нехорошо как-то, Манефа, неподходящее тут место. Пыльно и холодно.

– А где подходящее, в супружеской постели? – криво усмехнулась она и отвернулась. – Боишься, что ли?

– Н-ну… Не то чтобы… А если услышат, войдут? Давай внутри где-нибудь, – уже чувствуя, как Манефа отдаляется от него, в панике прошептал поэт и шагнул к ней, чтобы обнять. Но девушка выставила руку и не позволила коснуться себя.

– Ступай, – равнодушно сказала она, – сама справлюсь…

– Мне вернуться?

– Ступай, говорю. Можешь идти в свою уборную и не возвращаться. Пугливых не люблю.

Почти ничего не видя, Тихон пошарил в листьях, пытаясь найти застежку, но та как сквозь камень провалилась. Зато под руку подвернулась маска. Терпеть больше было невыносимо, и он дрожащей рукой повернул ключ и с трепетом шагнул в душную библиотеку, раздвинув телом портьеру.

– Наконец-то! – вскричал красный словно вареный рак Берцов и ринулся на балкон, однако дверь перед его носом с треском затворилась. – Сударыня! Госпожа Манефа! Пустите же меня или выходите оттуда! Что с вами?

– Я занята, – послышался злой голос.

– Что вы с ней сделали, сударь? – визгливо крикнула госпожа Берцова.

Буквально все в библиотеке глядели на Тихона кто с ненавистью, кто с завистью – равнодушным не остался никто.

– Ничего, уверяю вас. – Он пожал плечами и придержал сползающую тогу. Проклятая застежка! – Всего лишь прочитал маленькое невинное стихотворение. С Манефой все хорошо, но нее внезапно закружилась голова от свежего воздуха, и она решила еще немного отдышаться… Позвольте откланяться.

Сомнительно, чтобы кто-нибудь поверил ему, однако сбить волну страстей поэту удалось. Он беспрепятственно прошел по коридору, стараясь держаться прямо и естественно, хотя его так и подмывало побежать.