Между тем вскоре после Рождества механик благополучно обвенчался с Манефой. Жили они затворниками, никогда не выезжая в свет, да и Тихон с Глафирой посетили их в Облучкове только однажды, в конце февраля.

Обед прошел принужденно. Витала над всеми участниками его грозная тень страшных осенних событий, и слишком болезненный мрачный отсвет бросала на лица. Обсуждали все больше литературный салон, что понемногу возникал в городском доме Маргариновых и где нередко царил Тихон, когда являлся туда. Стансы, эпистолы и триолеты с эклогами, увы, сочинять он так и не бросил, однако эротическую пылкость поумерил изрядно.

Манефа оживилась только раз – с горящими глазами поведала об Авеле и намекнула, что вскорости от таинственного монаха придет ответное письмо с предсказаниями ее будущего…

– А ведь он еще прогремит на всю Россию, – задумчиво проговорила Глаша, когда поэт повез ее обратно, в Епанчин.

– Акинфий-то?

– Паровой воздухолет занозой в голове у него сидит… Не сомневаюсь вот ни на грош, что по ночам он его конструирует, в сарае своем зловещем.

– Как бы там ни было, а пользу России он может разными паровыми Тифонами невиданную принести. Дай-то Бог, чтобы не сгубили его начинания по недоброй памяти, буде они до огласки созреют.

И граф Балиор легко подстегнул лошадей, что несли дрожки в сторону города, по ночным удолиям.