Архаир, планета алияд, был прекрасен. Дух захватывало от красоты этой почти потухшей звезды, согревавшей себя изнутри с помощью ядра. Архаиру не нужно было солнце. Он светился сам, и «заражал» этим светом своих детей.

Мне не дали времени оплакать свою судьбу и мать, которую больше никогда не увижу. Как только меня привезли на Архаир, отец тут же вверил меня учителям, отказавшись разговаривать, пока «эта дикарка не обретет хоть какие-то манеры».

Архаир был плотно укрыт облаками, сквозь которые могли пройти только самые мощные звездолеты. Нарушать это пространство — значило прямое объявление войны алиядам.

Никогда никаких гостей и визитеров.

Самим алиядам было также запрещено покидать Архаир, за исключением особых поручений, изгнания, или незначительности дара.

Именно поэтому я завидовала музыкантам, которые покидали планету, чтобы никогда больше не вернуться. Они пели и развлекали расы в разных уголках вселенной, лишь слегка манипулируя настроением своих слушателей. И это приводило всех в восторг.

«Золотые голоса», говорили они, чудо. Не зная всей глубины нашего дара.

Музыканты и певцы алияды были самыми дорогостоящими и считались особым предметом восхищения благородных семей во всех уголках Альянса пяти планет.

Алияды бережно хранили свою тайну, до сих пор неизвестную никому, кроме них самих. Мы могли владеть вселенной, подчинив себе все сущее.

Клятва, принесенная алиядами тысячелетия назад, гласила, что мы должны скрывать в тайне само свое существование, и тем более, масштабы нашего дара. Мы имели право использовать его на других лишь в особых случаях. И все правящие императоры жестко следовали этой клятве. Пока на престол не взошел мой отец…

Чтобы понять, что сбежать не удастся, мне потребовалось всего несколько дней. Примерно через неделю после моего прибытия, весть о молодом парне, Гаяре, облетела весь Архаир. Печальная его известность заключалась в том, что он попытался сбежать с планеты, угнав один из звездолетов армии. По дурости ли, или по какой-то особой причине, выяснить мне не удалось. Разумеется, его сбили. А дальше был суд. И ни высокое положение его отца, ни слезы матери, валявшейся в ногах у императора, не помогли. Гаяра наказали, как преступника родины, подвергнув публичному унижению — лишению голоса. Для алияды это означало фактически смерть. Связки удалялись с корнем, а с ними пропадало и особое свечение тела. По сути, это самое «свечение» было защитой тела от смертоносной радиации, испускаемой ядром нашей планеты. Без него, Гаяр фактически сгнил за считанные дни. Сгорел, живя в нашем дворце. Ничего ужаснее я в жизни не видела. Картины его разлагающегося тела до сих пор стоят у меня перед глазами.

Потеряв мать, но обретя другого родителя, я думала, что смогу утешиться хотя бы этим. Но Сахад фан Дормейский оказался совсем не тем отцом, который был нужен девушке. Несмотря на весь свой неуёмный пыл и множество любовниц, я была его единственной дочерью-бастардом.

Поняв, что отец не любит меня, и вовсе не собирается возводить на престол, вся знать и окружение относились ко мне, не блиставшей особыми талантами, в лучшем случае, пренебрежительно. В худшем же они могли позволить себе едкие шуточки и предложение разделить с ними ложе.

Вначале я жаловалась отцу, но он только пожимал плечами, говоря:

— В тебе моя кровь, Аиша, а значит, хоть что-то должно было передаться. Умей постоять за себя. Когда-нибудь я выдам тебя замуж за принца крови. И ты должна быть готова к тому, что не все примут тебя. Будь жесткой. Будь непреклонной. И тогда тебя будут бояться и обходить стороной.

В общем, это был, пожалуй, самый мой длинный разговор с отцом. После этого, поняв, что я не обладаю его хваткой от слова «совсем», он махнул на меня рукой, и лишь изредка, на приемах, бросал сочувственно-пренебрежительные взгляды.

Я мечтала о доме. Мечтала о том, чтобы вернуться назад, к матери и Эмиру… Но годы шли, и эта мечта становилась все дальше от меня. Таяла, словно туман Архаира в особенно жаркий день. Нарушить правило о невторжении в Архаир не посмел бы даже Мулцибер. Помощи ждать было неоткуда. Я была погребена заживо на этой прекрасной, цветущей планете, где все мне было чужим.

Смыслом моей жизни теперь стало образование. Еще один камень преткновения с отцом.

Все в его роду обладали способностью управлять сознанием. Подчинять человека любой расы себе и заставлять делать его все, что угодно. Все, что угодно.

Моим же даром оказалось целительство.

Мой учитель, один из самых древних мудрецов Архаира, Лавр, гордился мной. Сиял голубыми глазами, глядя на то, как я легко справляюсь с любыми ранами и говорил, что еще никогда в жизни не видел такого дара. Мне даже не обязательно было петь. Достаточно было произнести любую фразу нараспев, чтобы раны или тяжелая болезнь отступили.

Однако, даже мои успехи в целительстве дали отцу повод еще больше отдалиться.

Его мечты и планы на меня лежали в совершенно другой плоскости.

Тогда я еще не понимала всей глубины его тщеславных мыслей и восхищения Азалией, моей единственной подругой на Архаире.

Глава 9

Две недели назад

— Он пробивает границы нашей обороны! Он подходит с каждым разом все ближе!

— Так убей его к чертовой матери! Вся наша планета не может протестовать какому-то долбаному звездолету?! — от голоса отца сотрясаются стены и министры. Не вижу этого, но знаю наверняка, потому что не раз наблюдала за подобными сценами.

Подслушивать нехорошо, но в нашем дворце это был единственный способ получить хоть какую-то информацию.

И сейчас, усевшись в своем излюбленном уголке ниши, я слушала с замирающим сердцем последние новости о нём.

Соседняя от Зала Собраний комната имела с ней общее вентиляционное окно. И через него я слышала их так, словно мужчины говорили в микрофон.

— Это «Черная Бездна», мой господин, а не просто какой-то звездолет. Лучший космический корабль, построенный в Остроге. По личным планам Мулцибера. А он обладает такими технологиями, которые нам еще неведомы.

— А мне плевать, что он оснащен лучше! У нас есть космический флот! А у него всего одна консервная банка! — я буквально вижу, как багровеет лицо моего отца, и сама вжимаю голову в плечи.

Он всегда был жесток. Жесток и холоден. Но больше всего он ненавидел расставаться с тем, что считал своим. И я была именно такой вещью в его сознании.

— Мой господин, — это голос министра Справедливости и отца моей лучшей подруги, Сафлора, — у нас исчерпаны ресурсы. Мы уже и так слишком много потратили на эту войну.