– На вашем месте я бы не делал этого, – равнодушно бросил он. – Бесполезно. Я буду, снисходителен, только пока вы не доставляете мне беспокойства.

– Я всего лишь охраняла Бланш, – огрызнулась она, когда он, опустившись на колени, привязал ее лодыжку к ножке кресла. Его близость волновала ее. Она поняла, как неприлично выглядит в штанах, когда он, стоя между ее коленями, привязывал вторую ногу. Она дрожала от волнения и страха.

Казалось, он не замечал напряжения своей пленницы, пока не завязал последний узел. Когда он поднял голову, она была благодарна темноте, которая не позволяла ему увидеть страх на ее лице. Поднимаясь, он оперся на ее бедро, и она чуть не потеряла сознание.

– Вот такими я люблю моих женщин, – удовлетворенно произнес он. – Может, еще завязать вам рот, чтобы вы не мешали мне спать?

– Не посмеете! – в гневе вскричала она. – Я пытаюсь объяснить, что вы ошибаетесь. Я не воровка.

– Но вы и не гостья. Я вас не приглашал. Всю неделю вы по ночам грабили мою кладовую, мешали мне спать, вызвали страшную панику среди слуг и рвали мои цветы без моего разрешения. Считаю, что заслуживаю возмещения убытков.

Он отошел от нее, вероятно, собираясь лечь на диван. Диллиан задергала руками и ногами, стараясь освободиться.

– А я вычистила вашу поганую спальню, ваша королевская светлость! Что еще вы хотите заставить меня делать? Выскоблить вашу кухню? Увидев грязь, в которой вы живете, я подумала, что кто-нибудь оценит мои труды. Очевидно, вы действительно животное, а не только им кажетесь, если предпочитаете жить в такой грязной норе.

Он повернулся и сурово посмотрел на нее.

– У меня есть на это причины. И не вам меня судить. Пора спать. Скоро утро.

У нее вырвался крик отчаяния, когда он улегся на диван и накрылся плащом. От ее крика он даже не пошевелился.

Решив не сдаваться, Диллиан задергалась в кресле, пытаясь освободиться от веревок.

Было раннее утро. Гэвин, прислонившись к перилам лестницы, смотрел на запертую дверь кабинета. Когда он уходил оттуда, его пленница, измученная попытками освободиться, наконец, уснула. Он был уверен, что она провела остаток ночи в этих бесплодных попытках.

Ночью в темноте ему было трудно рассмотреть ее, и все же он увидел достаточно. Она была миниатюрна, однако прекрасно сложена. Он помнил упругость ее бедра, когда имел глупость опереться на него ладонью. Он старался не думать о том, как давно он не прикасался к бедрам женщины. Но его мысли упорно возвращались к каштановым локонам, рассыпавшимся по ее лбу. Гэвин провел рукой по шраму, обезобразившему его лицо. Он давно продал роскошные зеркала, но ему было достаточно взглянуть в ручное зеркало, чтобы убедиться, что он за последнее время не стал красивее.

Возможно, Майкл прав. Ему следует покорить больную, лежавшую наверху. Даже если к леди Бланш вернется зрение, она, увидев собственное лицо, уже не испугается его шрамов. А эта очаровательная женщина в кабинете закричит от ужаса, как только он повернется к ней израненной щекой. Он в этом не сомневался, поскольку такое случалось слишком часто. И особенно с красивыми женщинами, а эта женщина в кабинете была олицетворением красоты.

К тому же она умна, своенравна и изобретательна. Гэвин не мог понять, с какой целью она прячется в его доме и сводит его с ума. Но он догадывался, что это как-то связано с леди Бланш.

Он услышал, как в кабинете что-то стукнуло. Должно быть, она уже проснулась. Она может покалечиться, если будет продолжать свои попытки освободиться. Он должен пойти туда и, преодолев ее коварные уловки, заставить ее признаться. Но если он войдет, она увидит его лицо. Только немногие видели его – полуслепая Матильда и его кузины, но у них была железная выдержка. Он не имел права ожидать того же от незнакомки.

Он мог бы надеть плащ с капюшоном, но, черт подери, он был в своем доме. Он носил плащ в холодную погоду, а дни становились все теплее. И он не хотел появиться перед ней в костюме чудовища, прячущего свое лицо. Если она увидит его шрамы и разразится криками ужаса, это доставит ему удовольствие – он отомстит ей за то, что она пугала по ночам его слуг.

С этой коварной мыслью Гэвин отпер дверь и вошел в кабинет.

Она уже освободила обе руки и, лежа на полу, придавленная креслом, пыталась развязать веревки на ногах. Упав вместе с креслом, она должна была быть вся в синяках и кричать от боли. Но она подняла глаза на Гэвина, вернее, на ту часть его тела, которую могла увидеть из своего положения, то есть на его колени, и разразилась потоком невообразимых оскорблений, характеризовавших его предков как помесь гнусных насекомых с мерзкими крысами. Гэвин никогда еще не слышал, чтобы кто-то ругался с такой изобретательностью, не употребляя при этом ни одного бранного слова.

Он терпеливо выслушал ее тираду и, взявшись за спинку кресла, сказал:

– Держитесь, я подниму вас.

Она тихо выругалась, но ухватилась за подлокотники. Подняв кресло, Гэвин остался стоять позади, чтобы она не увидела его лица. Во всех комнатах шторы были задернуты, и в них царил полумрак. Да она могла просто и не смотреть на него, как это делали слуги. Но Гэвин, не щадя себя, подошел к окну и раздвинул шторы.

– Если вы попытаетесь убежать, я поймаю вас, – спокойно предупредил он, чувствуя, как солнечные лучи согревают его лицо.

– Я не убегу. У меня ноги онемели. Вы уже навестили Бланш? Она будет беспокоиться, если я не зайду к ней.

Услышав в ее голосе тревогу, он повернулся и неожиданно обнаружил, что она с любопытством смотрит на него. Внутренне сжавшись, он ждал, когда она хорошенько его рассмотрит и закричит от ужаса. Но глаза его прелестной пленницы лишь чуть расширились, и она повернула голову так, чтобы свет не мешал ей разглядывать его лицо.

– А я-то не понимала, милорд, почему вы так усердно прятались, и ожидала увидеть безобразного урода. Я разочарована. У вас всего лишь следы от рапиры. А рисунок этих шрамов что-нибудь обозначает?

Он раздраженно сжал в кулаке истлевшую штору и резким движением сорвал ее с карниза. Утреннее солнце залило комнату.

За его спиной послышался насмешливый голос:

– Прекрасно, милорд. Теперь на очереди канделябры? Или вы их уже продали?

Гэвину захотелось зарычать и сорвать еще одну штору. Он был готов на все, чтобы только заставить ее трястись от страха. Он умел это делать. Даже слуги старались не попадаться ему на глаза. Кроме Матильды, конечно. Но он чувствовал, что ему пришлось бы прибегнуть к физическому воздействию, чтобы испугать эту женщину.

Поэтому Гэвин повернулся к ней и изобразил злобную улыбку. Он знал, как зловеща эта улыбка. У него на одной щеке был поврежден мускул, и злобно-насмешливое выражение его лица заставляло людей отводить взгляд.

– Доброе утро, – вкрадчивым тоном произнес он. Может, она подумает, что он собирается съесть ее на завтрак?