По его совету Нина подключила прессу: тридцать первого, благо был рабочий день, позвонила в газету, пообещала молодой корреспондентке жареную тему для статьи и заодно бесплатный евроремонтик в её квартирке. Тоже: соплюха, а уже собственную квартиру имеет.

И была статья, и у Нины на работе устроили по этому случаю щедрый стол с домашними наливками и соленьями-вареньями. И в торжественной обстановке в администрации маме и бабушке новорожденного вручили огромную мягкую игрушку: розового зайца с атласной лентой через плечо: «Первенец-2000». Заяц этот съел последнее крохотное пространство их комнатенки.

Что касается квартиры, все делали вид, что впервые о ней слышат. «А, квартира. Да, да, квартира… Какая квартира?!»

– О-о-о-о, Эдуард Семеныч! – низкорослый, волосатый, с кавказским акцентом в голосе хозяин кабинета и, судя по табличке на дубовой двери, то и всей загородной трехэтажной лечебницы, поднимался из кресла и крепко тряс руку худощавому, стильно одетому мужчине.

Следом вплыла пышная молодая женщина с двумя детьми: один спал в слинге, раскинув крестиком вялые ручки и ножки на ее почти голой, розовой от жары груди. Другого, солидного пухлого бутуза лет шести с галстуком на белой рубашечке, она посадила на стул.

При взгляде на эту рубенсовскую женщину вспоминалось, что синонимами слова «худая» являются слова «плохонькая», «никуда не годная», да чего там, откровенное дрянцо. И становилось непонятно, почему в последнее время это самое агрессивное дрянцо оккупировало подиумы, обложки журналов и рекламные ролики.

– Мадонна, мадонна, – почмокал кавказец, плотоядно посматривая на женщину. И:

– Вызовите Ливанову, – сухо приказал, подавив кнопку на столе.

Мужчины, коротая время, заговорили о пчелках, о лесной малинке, о поездке в Астрахань за черной икоркой – можно же себе позволить отпуск в пять-то лет, хватит хрячить, как неграм на плантациях. Юлька – а это была она (а стильный Эдуард Семенович, как вы догадываетесь, – вялый хлыщ Эдик) – то поправляла гольфики на ногах у старшенького, то легкими поцелуями-прикосновениями покрывала-осушала потные волосики малыша на груди.

Ввели наскоро причесанную Нину в халате. Она равнодушно посмотрела на внуков и в упор не заметила дочь и зятя. Села, скрестила руки на коленях – и окаменела, устремив взгляд в окно. Рот у нее был полуоткрыт, и стоящая сзади нянька время от времени не очень нежно утирала ей подбородок твердым вафельным полотенцем.

– Мам, ну как ты? Владик, поздоровайся с бабушкой… Забрать бы её на праздники домой, но ведь тут же примется за прежнее. Звонит, рассказывает соседям и знакомым, что мы с Эдиком хотим утопить ее в какой-то розовой ванне. У нас и нет такой, правда, Эдик? Розовый цвет – так пошло. Одна ванна у нас малахитовая, – с удовольствием загибала она пальцы, – другая в витражах. Ту, что в подвале в особняке, мы переделали в сауну. О какой розовой ванной она твердит? Пишет письма в разные инстанции. А ведь Эдик известный человек, это вредит его имиджу.

Нина напряженно смотрела в окно. Она все вспоминала, с какого дня, с какого часа и какой минуты забыла, перепутала свою настоящую, протекающую в данный момент жизнь, с прошлой, из воспоминаний?

Когда положила мокрый сверток с осипшим, икающим внучонком на стол в мэрии, а ей сказали:

– Женщина, что вы себе позволяете? Немедленно освободите стол. Сейчас вызовем юриста, и он вам всё объяснит.

И вызвали юриста, и он объяснил:

– По-настоящему третье тысячелетие начинается 1 января 2001 года, до него еще целый год. Так что ваш внук совершенно обычный ребенок, понимаете? А настоящему первенцу третьего тысячелетия еще предстоит народиться.

– А-а! – кричала Нина, подымая заходящегося плачем внучонка, сыпля вокруг мокрыми пеленками. – Не настоящий?! Кого на этот раз, настоящего, по блату подберёте? Сталина на вас, зажравшихся, нету!

Когда-то с ней это уже было… После тех страшных казенных, издевательски прозвучавших слов она мучительно прокручивала заново: вот она кладет на стол Юльку… Стоп, почему Юльку? Ну да, она точно помнит, Юльку. Но при чем здесь двухтысячный год?!

– Мам, пожалуйста, не делай вид, что нас не узнаешь. Будешь вести себя хорошо, мы заберем тебя домой, слышишь? – тормошила ее дочь.

…Да вот же она, дочь Юлька, большая какая, господи. Такую на стол не положишь… И ведь делает вид, что ничего не произошло. Это она посторонних людей остерегается. Она и хлыщ этот, Эдик. Понимают, что вокруг люди, и в случае чего Нина позовет на помощь.

– У! – злорадно погрозила она кулачком дочери. – Что, не вышло по-вашему? Душегубцы.

Ишь, сидят, вид делают. Как будто в помине не было той ночи. Замышляли черное дело, да Бог не попустил. Когда Нина проснулась и пошла на кухню попить воды… да, воды попить. По дороге не удержалась, заглянула в ванну полюбоваться, какая она, прямо из мечты, даже лучше. Перламутро-розовая, с рельефными бордюрчиками, вся с пола до потолка в мелкую розочку. И рамка у зеркала в кокетливых крутых розовых завитушках.

Каждый вечер Нина совершала ритуал, каким она видела его в женских фильмах. Спущенный с плеч махровый халат мягко скользил к ногам. Она переступала через него, поднималась в ванну, погружалась в пышную потрескивающую шапку ароматной пены. Часами нежилась, время от времени пуская горячую воду, иной раз и задремывала…

…Ага, значит попить воды. В кухне горел свет. Там за закрытыми дверями Юлька с хлыщом шушукались о чем-то. О чем? И Нину пронзила давно томившая жуткая догадка, как она раньше не сообразила! Несомненно, дочь с зятем планировали, как будут освобождать метры, избавляться от родной матери! В последнее время Юлька ворчала, что Нина подолгу занимает ванную, ребенка не искупать. А что, дождутся, когда мать задремлет в ванной… Мало ли пожилых людей тонет в собственных ваннах?! Никто и разбираться не будет.

Вот тебе и халда и распустеха Юлька, вот тебе и сонный хлыщ Эдик, откуда взялось. Нина метнулась к входной двери, рванула замки и с криком: «Люди!»-босиком, в одной ночнушке выскочила во двор. Вокруг – тихо падающий синий снег, переливающийся алмазной крошкой под фонарями, спящие многоэтажные дома…

Потом – пронзительная сирена «скорой помощи», искаженное лицо плачущей (притворно, конечно) Юльки. Потом – эта вот загородная больница.

Улучив момент, Нина вытащила из-за пазухи и неловко сунула главврачу скомканный кусок серой туалетной бумаги. Пробормотала: «В Страсбургский суд… Переслать». Врач разгладил туалетную бумагу, внимательно изучил карандашные каракули. Покивал, с серьезным и грустным видом тщательно уложил грязный обрывок в дорогую кожаную папку на столе.

Переглянулся с гостями, Юлька вздохнула. Владик вдруг сорвался со стула и бросился к бабушке, судорожно обнял её колени, спрятал лицо в несвежем байковом халате. Нина сидела как истукан.

– Так это и есть ваш первенец-2000? – сказал главврач. – Наслышаны, наслышаны. У, брат, ты у нас знаменитость.