Всем всё понятно, кроме участкового. Всё вызнавал, почему это Нинка, столько лет (соседи с готовностью подтвердили) безвылазно ночевавшая дома, накануне пожара почему-то спала с дочкой у подружки на огороде (почему, почему, Восьмое марта отмечали, чего тут непонятного). И почему за неделю до известного события Нина увезла телевизор, магнитофон и пылесос (соседи подтвердили) – куда, куда, в ремонт, вон квитанции. Алиби железное.

И это вместо благодарности за ее неравнодушную жизненную позицию, за то, что зазывала комиссии, била во все колокола, трепала себе нервы. Да и зачем было Нинке брать грех на душу, если погорельцы не только не выиграли, а по всем статьям проиграли, в прямом смысле зависнув между небом и землей?

Их всем скопом с жалким, спасенным от огня барахлишком поселили в маневренном фонде: брошенных казармах, стоящих в чистом поле в двух километрах от города, да и то временно на один год, а дальше ваши проблемы. Приехали, называется.

…И вся-то наша жизнь есть борьба. По всему выходило, Нинкина жизнь оказалась безуспешной, позорно проигранной борьбой за розовую, с влажным благоухающим теплом, ванную.

И вся-то наша жизнь есть борьба. За борьбой Нина Ливанова не заметила, как выросла дочь Юлька, Юлька-писюлька. Толстой фигурой и белым лошадиным лицом она пошла в папашу, характером тоже в него, про таких говорят: «На ходу спит». Нина в ее годы была худей, интересней. Неинтересная-то неинтересная, а мужские взгляды прямо-таки липли к Юльке, к ее пышной заднюшке, на которой юбочки стояли торчком, как балетные пачки, а джинсы лопались по швам.

И как быстролетна жизнь! Давно ли Нина, таясь от девчонок, давилась рвотой над раковиной, и вот уже Юлька, пряча красные мокрые глаза, возвращается из нужника и на Нинины расспросы жалобно огрызается: «Как тебе такое в голову могло придти, бессовестная? Ничего я ни с кем не нагуляла, не выдумывай».

Нина сама за ручку отвела дочу в женскую консультацию. Сама написала заявление о прерывании беременности по социальным показаниям. Во-первых, несовершеннолетняя, во-вторых, папаша не известен, в-третьих, куда ребенка из роддома прикажете везти: в промороженную комнату, что ли, на верное воспаление легких, на смерть? Так что убийцей не рожденного ребенка является не она, Нина, а государство, так и запишите.

В жизни осталась одна радость – придти с работы, бухнуться на диван, развернуть кулек с семечками и включить карнавальный бразильский телесериал. Там женщины даже дома носили вечерние платья и туфли на шпильках, а после бурного секса ни одного завитка не выбивалось из лакированных причесок, как только из парикмахерской.

Сериалы обильно перемежались рекламой. Показывали ванные, где тощие женщины расхваливали порошки, шампуни, прокладки, станки для бритья и зубные пасты. От рекламы к рекламе ванные росли, ширились, ломали несущие перекрытия, раздвигали стены, достигали размеров спортзалов, обрастали сверкающими постаментами для стиральных машин, для прозрачных душевых кабинок, для ванн – тронов на гнутых, в форме львиных лап, мраморных ножках.

Нина щелкала семечками, вяло помахивала по-бабьи отяжелевшей ногой в плоском и замаслившемся, как блин, тапке. В бок больно упиралась диванная пружина, но было лень встать, поменять позу. Колеблющиеся бесплотные телевизионные женщины исчезли. Вместо них на экране возник плотный, вполне земной, узнаваемый до прыщика на синей бритой щеке, мэр города. Он сообщал о том, что скоро грядет третье тысячелетие, миллениум, так сказать. И в их городе первенец тысячелетия, то есть его счастливые родители, получат из его, мэра, рук ключ от благоустроенной квартиры.

На Нину слова «благоустроенная квартира» не произвели прежнего магического действия. Вяло потянулась за календариком. Вяло начала отсчет от предполагаемого Юлькиного дня зачатия. Чем ближе к концу календаря (и года) стекали узкие ручейки циферок-закорючек, тем напряженнее становилось ее лицо.

– А ну-ка, теперь назад.

И так, и эдак выходило: Юлька должна была родить в первой декаде января. Но ведь редко кто рожает в срок: перехаживает, или чаще наоборот… Тяжелое поднимут, понервничают, ванну горячую примут…

…Что-то из училища Юльки долго нет. Глаза Нины остановились на обведенном в карандашный кружок сегодняшнем числе. Вместе с Юлькой они жирно выделили его, чтобы, не приведи господи, не пропустить дня, который после всех с трудом собранных платных анализов для аборта назначила участковый гинеколог.

– Только бы успеть… Только успеть, – бормотала она, влезая в сарафан, засовывая ослабевшие ноги в босоножки…

Ну, вот никогда, никогда жизнь не преподносила ей ничего просто так: «На, Нина, возьми». Там, где другим жизненные блага доставались даром, играючи, по чистому везению, Нина за все переплачивала в пятнадцать раз, ломая зубы, с мясом, с болью выгрызала по кусочкам. Вот и на этот раз с самого начала стало понятно, что гладко, без сучка и задоринки, план «Первенец-2000» не пройдет.

Во-первых, при тщательном, кропотливом высчитывании сроков выяснилось, что паршивка Юлька то ли со страху, то ли потому что в алгебре была слаба, убавила четыре недели, и по всему выходило, что опростаться она должна никак не раньше начала февраля.

Высчитывали, обложившись календарями и калькулятором, втроем: услышав про план «Первенец-2000» и вытекающие отсюда благоприятные перспективы, живо нарисовался отец ребенка: жидковолосый хлыщ по имени Эдик.

Кроме того, из проверенных – вернее некуда – источников (от электрика, приходящегося мужем племянницы вахтерши при районной администрации) стало известно вот что. Пока наивная Нина широко раскатывала губу, наверху-то все давно было решено – перерешено. И кандидатуры родителей первенца-2000, как выяснилось, давно подобраны и одобрены, и согласованы с вышестоящим начальством, и соответствуют всем требованиям.

Он – токарь на заводе, она – учительница (слияние рабочего класса и интеллигенции). Он – деревенский, она городская (смычка города с деревней). Он – русский, она – лицо так называемой титульной национальности (интернациональная семья). А в-третьих, и это самое главное, будущая мамаша первенца являлась родной дочерью заведующей отделом по распределению жилья той же администрации.

Хорошо, Нина узнала об этом перед самым Новым годом, когда времени и сил опускать руки и предаваться отчаянию просто не оставалось. И опять всё на Нине, будто она двужильная какая. От Юльки с ее малохольным Эдиком никакого толка.

Через одного мужика, которому летом отделывала квартиру и с которым, было дело, маленько грешила, Нина вышла на паренька-доктора из «неотложки», занимающегося такими делами. Он сначала запросил одну сумму, потом задрал её еще выше: слишком велик риск, при стимулировании преждевременных родов может открыться кровотечение. Плод, даже мать могут погибнуть. Если вскроется, это подсудное дело. Зато договорились, что Юлька без докторского наблюдения не останется, он все организует в свою смену, сам сдаст роженицу в приемный покой и проследит, чтобы время поступления было зафиксировано документально.