дисциплины, навсегда обреченные на второстепенную роль вспомогательных.

Эпиграфику нередко рассматривают как придаток к палеографии или ее особый раздел — «вещевую палеографию».

Отличие палеографии от эпиграфики состоит в том, что первая исследует лишь форму начертаний, не вникая, по существу, в содержание написанного, тогда как вторая имеет дело не только с характером надписей на разном материале, но и с содержанием их. Эпиграфика владеет самостоятельным разделом своеобразных исторических источников, исследуя их целиком, и палеографически, и исторически: от особенностей почерка до исторических лиц или событий, упоминаемых в эпиграфической записи.

Вот это сочетание формы и содержания в эпиграфическом анализе и выделяет эпиграфику из разряда вспомогательных исторических дисциплин, приближая ее к истории, делая ее небольшим разделом источниковедения.

Можно предложить такое определение: русская средневековая эпиграфика — раздел исторической науки, занимающийся формой и содержанием надписей, сделанных не на основном письменном материале (пергамен, воск, береста, бумага), а на различных предметах или случайных, не предназначенных для этого поверхностях. Граффити на стенах древних зданий — важная составная часть эпиграфики.

Отличительной особенностью эпиграфического материала является его лаконичность, завершенность, конкретность. Эпиграфическая запись — это живой голос древнерусского горожанина: гончара, ювелира, воина, князя, церковного певчего, паломника, девушки-пряхи, епископа, княжеского казначея или ловчего. Надписи удостоверяют имя мастера, изготовившего вещь, владельца вещи, содержат заклинания, шутки, эпиграммы и даже летописные записи о событиях.

Исторический интерес этих «малых источников» огромен, и это обязывает к тщательному изучению их.

3. Впервые внимание к русской эпиграфике было привлечено находкой в 1792 г. знаменитого Тмутараканского камня с записью об измерении широты Керченского пролива Глебом Святославичем в 1068 г. Второй эпиграфической находкой был золотой змеевик Владимира Мономаха, потерянный им, вероятно, на охоте на берегах Белоуса, под Черниговом (1078–1094) и найденный в 1821 г.

Тмутараканский камень и черниговская гривна породили целую литературу, послужившую основой дальнейшего изучения русской эпиграфики.

В 1851 г. было задумано широкое собирание древних надписей[8].

В осуществление этих замыслов И.И. Срезневский опубликовал перечень известных в то время надписей XI–XIV вв.[9]

Хороший образец научного издания надписей дал известный палеограф В.Н. Щепкин[10]. См. также ряд его произведений[11].

Специально эпиграфикой занимался И.А. Шляпкин, преподававший палеографию и эпиграфику в Петербургском археологическом институте[12]. Лекции И.А. Шляпкина, единственное издание по эпиграфике в дореволюционной России, представляют собой краткое пособие с описанием 23 памятников, «знание которых вполне удовлетворяет требованию, предъявляемому профессором по русской палеографии»[13].

Большим вкладом в русскую эпиграфику должен был стать корпус новгородских надписей XI–XIV вв., над которым И.А. Шляпкин работал с 1895 г. до конца своей жизни в 1919 г.

После смерти И.А. Шляпкина предполагалось издать его труд под редакцией А.А. Шахматова и А.Н. Вершинского. Значительное место в труде занимали граффити новгородских церквей, в частности Софийского собора. Издание, к сожалению, не увидело света; только часть граффити Софийского собора была опубликована В.Н. Щепкиным.

В 1952 г. промелькнуло в печати сообщение о том, что «у М.К. Картера подготовлен к печати корпус новгородских и псковских надписей XI–XVII вв.»[14].

К сожалению, несмотря на оживление интереса к новгородской эпиграфике после замечательных открытий А.В. Арциховского в 1951 г. — берестяных грамот, — обещанный свод надписей не был сдан в печать.

Первым изданием, которое приблизило изучение русской эпиграфики к научному уровню, была справочная книга А.С. Орлова, давшая почти исчерпывающую библиографию 303 надписей XI–XV вв.[15]

Выход этой книги в 1936 г. был большим событием для всех русских историков, и данные эпиграфики стали широко использоваться при изучении истории культуры, хозяйства и быта древней Руси[16].

Накопление эпиграфического материала (в частности, путем раскопок в древнерусских городах) шло так быстро, что вскоре потребовалось второе, расширенное, издание книги А.С. Орлова[17].

На основании перечня А.С. Орлова и рукописи И.А. Шляпкина проф. А.Н. Вершинский подготовил в 1940 г. общую работу «Исторические надписи как источник по истории СССР» (5 п. л.). Эта работа, посвященная эпиграфике XI–XVII вв., к сожалению, в свое время не была опубликована, а в настоящее время в значительной мере устарела[18].

4. Обильный эпиграфический материал дали археологические раскопки, и в особенности исследования Великого Новгорода. Однако открытые А.В. Арциховским берестяные грамоты едва ли следует сливать с остальным эпиграфическим фондом. Этот эпистолярно-юридический архив был написан на обычном, широко распространенном в то время писчем материале — на бересте и должен составлять, пожалуй, особый раздел палеографии, а не эпиграфики[19].

Бесследно исчез из поля зрения палеографов и эпиграфистов многочисленный фонд надписей на воске, являвшийся, наравне с берестой, широко распространенным писчим материалом. Но о письменности на бересте и воске свидетельствуют многочисленные стили — «писала», находимые в разных городах во время раскопок[20].

Много интересных новинок дало изучение надписей-граффити XI–XIII вв. В последние годы центр изучения переместился из Новгорода в Киев[21].

Особый интерес представляют открытия С.А. Высоцкого, систематически расчищающего граффити Софийского собора в Киеве. Историческое значение обнаруженных им надписей XI–XII вв. превосходит значение берестяных грамот[22].

Ряд новых надписей обнаружен и на музейных предметах XII–XIV вв.[23]

Раскопки древнерусских курганов, городов, селищ ежегодно пополняют быстрорастущий фонд русской эпиграфики за счет надписей на амфорах, пряслицах, ножах, крестиках, сапожных колодках, бочках, измерительных локтях, денежных слитках, печатях[24].

Объем эпиграфического материала в настоящее время настолько возрос, что приведение его в систему, классифицирование, размежевание с палеографией, выработка принципов датировки и сопоставление с южнославянской кирилловской эпиграфикой стали настоятельно необходимы.

5. Институт археологии Академии наук СССР приступил к публикации эпиграфических источников (работы Б.А. Рыбакова, А.В. Кузы и А.А. Медынцевой). В серии «Свод археологических источников СССР» вышла книга автора статьи (См.: Рыбаков Б.А. Русские датированные надписи X–XIV вв. М., 1965).

При подготовке такого рода изданий встает ряд классификационных вопросов и среди них — вопрос объема эпиграфики и размежевания эпиграфики с палеографией. Безусловно, к разряду эпиграфики должны быть отнесены надписи на монетах и печатях. Нумизматика и сфрагистика имеют много специфических методов и задач и зачастую пренебрегают эпиграфическим методом датировки, а от внимания специалистов по эпиграфике обычно ускользает ценный материал монет и печатей, порой очень точно датируемый.

Ближе к палеографии стоят рисованные красками подписи к фрескам, обычно рассматриваемые в разделе эпиграфики. Художники-фрескисты не создавали своих особых видов начертаний букв, а просто в увеличенном масштабе воспроизводили книжный почерк своей эпохи.

На рубеже палеографии и эпиграфики стоят надписи на бересте. По законченности и жизненной конкретности своего содержания многие берестяные записи близки к обычному эпиграфическому фонду, но в то же время надписи на бересте никак не связаны с предметом — со свитком бересты. Береста —