са­мый сложный из возможных методов, потому что текст скорее обусловлен раскрытием жизни Нахмана, а не проживанием ее.

Пока рабби Нахман был жив, он переносил свой личный опыт в создание каждой следующей сказки. Между восьмой и девятой сказками был полуторагодовалый перерыв, когда Нахман ез­дил в Лемберг (Львов) лечиться от туберкулеза. Когда зимой 1809 г. он снова взялся за рассказы­вание сказок, он уже был другим человеком. Эти перемены отразились на сказках — они стали го­раздо длиннее и отличаются чрезвычайной слож­ностью. После смерти Нахмана от туберкулеза драма открытия сосредоточилась на письмен­ных ключах к его внутренней жизни, разбросан­ных по другим сочинениям. Когда читатель боль­ше узнает о Нахмане, число экзистенциальных смыслов сказки тоже меняется.

Вооружившись этими биографическими све­дениями, читатель-слушатель узнает, что рабби Нахман одновременно Мудрец и Простак; цадик, молитвы которого исцеляют, и прокаженный принц, которого тот исцелил. Еще эффектнее Нахман проявляет себя как все «Семеро нищих» одновременно и еще многое другое. Поскольку целью двуязычной записи является обеспе­чение живого присутствия Учителя во время рассказывания сказки, то экзистенциально­биографическое прочтение нужно для установ­ления контакта с живым автором, для которо­го записанный текст совсем не окончателен. Только когда аудитория понимает, что ее соб-

ственная экзистенциальная драма разыгрыва­ется множеством ликов рассказчика, падает по­следняя преграда.      *

«В пути рассказывал сказку, и всякий, кто ее слышал, задумывался. Вот она». Так рабби Нахман воссоздает момент рассказывания пер­вой сказки, повторяя ее для любимого ученика. Впоследствии Натан назовет эту сказку «О том, как пропала царская дочь» и придумает заглавия для остальных двенадцати сказок. Может быть, именно потому, что эта сказка первая, она еще похожа на другие сказки. Царевну захватывают в плен; герой вызывается освободить ее и выдер­живает ради этого тяжелые испытания. Но здесь на уровне пшата происходит много событий, ко­торые не соответствуют шаблону. Нахман откла­дывает счастливый конец до последнего, но, ког­да сказка завершается, кульминации нет: «А как вызволил ее [наместник], не сказывал — только известно, что вызволил». Более того, герой, цар­ский наместник, не сражается с драконами и не убивает ведьм. Вместо этого он проходит через три долгих испытания, в ходе которых он постит­ся, оплакивает царевну и переносит трудности. Эротические элементы отсутствуют. После того как наместник не выдерживает второго испыта­ния, принцесса будит его ото сна-— мотив спя­щей красавицы наоборот, — а когда все уже ска­зано и сделано, нет ни намека на то, что тройное испытание завершится браком38.

Аллегорическое прочтение придает смысл не­которым, но далеко не всем из этих несообразно­стей. Царь, как обычно, это Бог, а царская дочь —

Шхина, женский лик Бога в Его близости к миру. Со времен разрушения Храма она сопровождает Израиль в изгнании. Это делает царского намест­ника воплощением народа Израиля. Вкупе с тре­мя главными персонажами, с которыми связаны испытания наместника, каждое из этих испыта­ний переносит нас в одну из фаз священной исто­рии Израиля: подобно Адаму, наместник пробу­ет запретный плод, подобно Ною, он пьет запрет­ное вино, а его семидесятилетний сон соответ­ствует Вавилонскому пленению. Если Израиль покается в том, что пошел путями зла, то Шхина когда-нибудь возвратится на подобающее ей ме­сто в Храме Господнем.

В этой сказке содержится также этический урок для каждого человека. Например, сначала царский наместник беспрепятственно заходит во дворец, где томится пленная принцесса, по­тому что таково обыкновение беса — дос орт вое из нит гут, если говорить словами сказки. Любой может войти, но вот выйти — это совсем другое дело. И наоборот, в место последнего пленения принцессы, жемчужный замок на зо­лотой горе, пробраться нелегко. Там, где «все в большой цене», нужно заплатить за вход взят­кой, и только чистые сердцем смогут спастись от скверны. Пути отступления никогда заранее не известны.

Точный график искупления становится понят­ным только на следующем уровне прочтения, ведь царь — это не кто иной, как Кетер (Корона), а шестеро его сыновей — нижние сфирот: Сила и Милость, Величие и Долготерпение, Красота и

Основа мира39. Причина, по которой царь пред­почитает им единственную дочь, состоит в том, что она — Царство, царица, невеста, чей союз с Божеством составляет конечную цель космиче­ского тикуна. А раз читатель предупрежден о мессианской актуальности этой сказки, то не­медленно возникает и противник — демониче­ские силы. Сказка начинается с акта цимцума, когда царь отрекается от любви к дочери жесто­кими словами: дер нит гутер зол дих авекнемен, («Чтоб тебя нечистый побрал!»). Ее внезапное ис­чезновение — это следующий за цимцумом акт швиры. Поиски, на которые пускается первый ми­нистр, чтобы вернуть ее на законное место, неиз­бежно приводят его в мир зла и соблазна. И, толь­ко вырвав корень зла в собственной душе, он мо­жет завершить процесс искупления.

Конечно, не всякий может надеяться на дости­жение чего-то подобного. Поэтому первый ми­нистр — это не кто иной, как сам Нахман, цадик га-дор, борец за избавление. Поэтому рассказчик уделяет так много места слезам и молитвам на­местника, которые привлекают внимание к по­пыткам героя преодолеть физические страсти, теологические сомнения и стремление к матери­альному благополучию40. В соответствии с этим экзистенциальным прочтением спор первого ми­нистра с тремя великанами в пустыне больше не кажется тактикой промедления, простым по­вторением, он становится единственным спосо­бом для героя закончить борьбу. Тут, как повсю­ду в «Сказках», пустыня — это одновременно ме­сто и соблазна и очищения41. Здесь и далее пусты­ня — излюбленное место радикальной внутрен­ней конфронтации в символической географии рабби Нахмана.

Потом возникают демоны, скрывающиеся под множеством масок. Они появляются в еврейском нарративе, по крайней мере, со времен Иова. Но там хотя бы Сатана действовал за кулисами и вы­бирал себе жертву с предельным тщанием, тог­да как, если судить по Талмуду и мидрашам, его эмиссары присутствуют в повседневном быту всех раввинов. Крайний аскетизм немецких пиетистов XIII в. возродил некоторые элитистские склонно­сти Сатаны: именно преодоление искушений от­личает истинных носителей благочестия от про­стых грешников. И наконец, получив возмож­ность развернуться вовсю благодаря распростра­нению каббалистических учений, множество де­монов населило проповеди и этические трактаты еврейского Средневековья42. А теперь, когда поко­ление Нахмана приближается к последнему часу перед окончательным воздаянием, демоны разо­шлись в полную силу. Они действуют поодиноч­ке или группами, лично или через посредников. Зло можно привести в действие демоническим поведением царя, царевен и их служанок (сказ­ки 4 и ы), или когда правящая элита прибегает к услугам доносчиков, которые вынашивают нече­стивые планы (сказка 5). Иногда существуют це­лые царства, где зло и глупость обладают высшей властью (сказки 6,12); иногда можно обречь демо­нов на саморазрушение в их собственных обита­лищах (сказка з). Сам Сатана