Мелочи.

Мы не можем сократить путь, потому что Даре и Ариане не пройти через посадку на каблуках. К тому же Ариана хочет выкурить сигарету и утверждает, что это необходимо, чтобы перебить запах сандалового дерева. На улице нереально тепло, и подтаявший лед скользит с деревьев вниз в водосток, мягкий снег шлепается с крыш, а воздух наполняет особенный запах: обещание скорой весны, хотя и обманчивое. На следующую неделю передают новые снегопады. Но сейчас на мне только легкая куртка, позади шагает смеющаяся подвыпившая Дара, и мы направляемся к дому Паркера, как в старые добрые времена.

Каждый шаг пробуждает новые воспоминания. Вот с этой старой сосны однажды сорвался Паркер, когда мы с ним поспорили, кто из нас сможет забраться выше. Он сломал руку и целое лето не мог плавать. А я соорудила себе гипс из бумажных полотенец и изоленты и все лето носила его из солидарности. Олд Хикори Лейн – улица, на которой живет Паркер, – была нашим любимым местом для сбора сладостей в праздники, потому что миссис Ханрахан никогда не запоминала детей в лицо и выдавала нам «Сникерсы», даже если мы звонили в ее дверь три, четыре или пять раз подряд. Полоска леса, где, как мы убедили Дару, живут феи, которые могут украсть ее и унести в ужасный подземный мир, если она не будет нас слушаться. Круги нашего взросления все расширяются, словно кольца на дереве, отсчитывающие время.

А может быть, мы движемся от внешних кругов в центр, к самым основам, к корням, к сердцевине. Потому что по мере того как мы приближаемся к дому Паркера, воспоминания становятся все ярче и приходят все быстрее. Летние ночи, игры в снежки, и наши жизни, тесно переплетенные. Мы уже стоим на пороге. Паркер открывает дверь, из-за его спины льется теплый свет. Вот мы и на месте. В самом центре.

Паркер надел рубашку с пуговицами на воротнике, из-под нее торчит футболка. А еще на нем джинсы и старые голубые кеды, покрытые закорючками и надписями. «Ник самая лучшая самая вонючая самая лучшая» написано над левой подошвой шариковой ручкой.

– Мои самые лучшие девочки, – произносит он, раскрывая объятия.

И на секунду, когда наши глаза встречаются, я забываю и подаюсь ему навстречу.

– Ну и жара, – говорит Дара, проходя мимо меня.

И я вспоминаю. И я быстро делаю шаг назад, отворачиваясь, чтобы позволить ей первой подойти к нему.

Дара, 20 июля

«Ты идешь на вечеринку в «Пивнушке»? Паркер рассказал мне о ней».

Эти слова написаны на кремовом листочке, просунутом под мою дверь, который я замечаю, как только выхожу из душа. Ник – единственный человек моложе ста лет, кто пользуется этими листочками, а ее почерк такой аккуратный, что каждая буковка кажется маленьким шедевром архитектуры. Мой почерк выглядит так, будто Перкинс проглотил алфавит, а потом его вырвало на страницу.

Я падаю, морщась от внезапной резкой боли в позвоночнике, комкаю бумажку и бросаю в направлении мусорной корзины. Записка ударяется о край и падает в кучу грязных футболок.

Я натягиваю майку со штанами, беру компьютер и забираюсь на кровать. Быстро закрываю всплывающую страницу Фейсбука, успев краем глаза заметить сообщения на моей стене, так и оставшиеся без ответа: «мы скучаем по тебе», «думаем о тебе», «мы так тебя любим».

Я ничего не писала на своей странице со дня аварии. Зачем? Что я могу сказать?

Сейчас Дара ____________скучает до слез в одиночестве в субботу вечером.

Сейчас Дара ____________безнадежно боится жить

Сейчас Дара ____________наконец может сгибать колени, как нормальные люди!

Я захожу на Ютуб, продолжая думать о Паркере, вспоминать его лицо, как он жмурится от света, отражающегося в лобовом стекле. Его ногти, аккуратно подстриженные, какие и должны быть у парня. Его брови, густые и темные. Все остальные в его семье светлокожие и светловолосые, словно родом из Норвегии, словно всю жизнь ловили сельдь в открытом океане, и от этого темные волосы и оливковая кожа Паркера нравятся мне еще больше. Как будто это какая-то ошибка.

Внезапно идея провести еще один вечер дома за просмотром глупых видео и перещелкиванием каналов кажется мне невыносимой. Во мне просыпается прежняя жажда, жар между лопатками, словно мое тело решило отрастить крылья и унести меня прочь.

Мне нужно выйти. Нужно доказать, что я не боюсь увидеться с ним или с моими старыми друзьями – с кем угодно. Ник я тоже не боюсь. Из-за нее я теперь чувствую себя так, будто я сломана. Каждый раз, когда я слышу ее ритмичную музыку внизу (инди-поп, сияющая и радостная музыка, ведь у Ник не бывает депрессий) или когда она зовет маму, чтобы помочь найти ее любимые джинсы. Каждый раз, когда я вхожу в ванную, а там все еще мокро и пахнет «Нейтроджиной». Когда я вижу ее беговые кроссовки на лестнице или нахожу в своем стираном белье ее футболку для игры в хоккей на траве – она могла бы с таким же успехом вбивать в землю кол. Город: Нормальный. Население: 1 человек.

Возможно, она всегда вызывала во мне это чувство, но признать это я смогла только после аварии.

Я натягиваю свои лучшие узкие джинсы и удивляюсь тому, как они сидят. Как ни странно, хоть я и пробыла дома, я, похоже, похудела. Но в украшенном стразами топе и в любимых тяжелых ботинках я выгляжу неплохо, особенно издалека.

Спускаясь в ванную, я вижу, что дверь Ник все еще закрыта. Прислоняюсь к ней ухом, но ничего не слышу. Возможно, она уже ушла на вечеринку. Я представляю, как она смеется, стоя рядом с Паркером. Возможно, они соревнуются, кто дальше забросит свою банку от пива.

Мой мозг выдает целую серию воспоминаний о времени, проведенном вместе: я на трехколесном велосипеде изо всех сил стараюсь угнаться за Паркером и Ник, крутящими педали на своих новеньких сияющих двухколесниках; я наблюдаю с бортика бассейна за тем, как они играют в мяч, – слишком маленькая, чтобы присоединиться к ним; Ник и Паркер хохочут над своей особой шуткой, которую я не в состоянии понять.

Иногда мне даже кажется, что я вовсе и не влюблялась в Паркера. Иногда мне кажется, что все это было из-за Ник. Чтобы в конце концов доказать ей, что я могу быть наравне с ней.

Внизу, на кухне, мама разговаривает по телефону (видимо, с тетей Джекки). Кроме нее, мама никому не звонит. За ее спиной почти беззвучно работает телевизор, и меня подбрасывает, когда на экране появляется знакомый отрезок шоссе, недалеко от того места, где Ник едва не убила нас, въехав в участок скалы. В этом месте полно копов, как, видимо, было и после нашей аварии. Картину довершают мигалки и сирены, придавая происходящему сходство с фильмом ужасов. По нижней части экрана бегут слова: «Полиция развернула масштабные поиски девятилетней…»

– Да, конечно. Мы ожидали периода адаптации, но…

Мама прерывается, когда замечает меня. Она указывает на упаковку с лазаньей «Стауфер» на кухонном столе и на микроволновку, беззвучно спрашивая: «Ужин?» В наступившей тишине я могу расслышать голос диктора: «Полицейские ищут свидетелей и улики исчезновения Мэдлин Сноу, которая пропала в воскресенье ночью…» Я отрицательно качаю головой, и она отворачивается. Голос стихает, по мере того как она удаляется.