Нездила разом побледнел лицом и скороговоркой отвечал:

– Так нельзя же мне одному, я не княжеских кровей, хан небось и слушать-то меня не станет… Да и ждет он тебя, княже…

Олег Муромский перебил его:

– Никак нельзя Юрию Игоревичу сейчас Рязань оставлять. В городе неспокойно, люди в страхе великом пребывают. Да и кто рать готовить будет? Нет, нельзя так.

Юрий, коротко подумав, согласился:

– Верно молвишь, Олег. Федор! Ты вместо меня с Афанасием поедешь, ты мой сын, ты один заместо меня можешь с Батыем речь держать, а Нездила будет толмачить и совет тебе давать.

Федор встал, посмотрел отцу в глаза и низко поклонился, благодаря за оказанную честь.

Когда сыскали Евпатия, занятого боевыми перемещениями со своим отрядом, и передали, что князь его зовет, был уже глубокий вечер. Тяжкая, неотвязная дума терзала его после встречи с давним врагом, воспоминания ворошились в голове, как угли в костре, все черные воспоминания, жгущие изнутри. Он скакал через объятый страхом город, где повсюду люди, кто как мог, готовились к беде. То и дело навстречу попадались вооруженные ратники, из всякой избы слышались тревожный разговор и плач.

Когда Евпатий достиг терема, палаты уже опустели, и он нашел князя в постельных покоях, играющим с внуком. Евпраксия и его Настенька сидели рядом на лавке и о чем-то шептались, а великий князь Рязанский катал своего наследника на спине, играя в коняшки, и приговаривал веселым голосом:

Маленький Ваня заливался от смеха, а Евпраксия, невесело улыбаясь, косилась на сына.

Увидав боярина, Юрий переменился в лице. Он, гикнув, подкинул Ванюшу в воздух и спешно передал его матери, сделав той знак уходить, и ласково прибавил:

– Ну давай, Ванюшка, к мамке. Пора и баиньки, завтра до свету в Красный поедете, там вам покойнее будет.

Евпраксия с ребенком на руках, выходя из покоев, столкнулась в дверях с Нездилой, который проводил ее жадным взглядом и, просунув голову внутрь, вопросительно посмотрел на князя.

– Позже, Афанасий Прокшич, позже!

Отмахнулся от него Юрий, и толмач, с готовностью кивнув, тихо затворил дверь.

– И ты, Настасья Родионовна, пойди пока в сени, нам с твоим мужем потолковать надобно.

Настя неохотно пошла к дверям, и князь, не дожидаясь, обратился к Евпатию:

– Вот, что. Собирай дружинников, выбери десяток самых удалых. Поедешь с Ингварем в Чернигов, у князя Михаила Всеволодовича подмоги просить. Ты и речь держать умеешь, и охраной молодому княжичу будешь. В степи теперь неспокойно. Седлай сей же час, не мешкай.

Евпатий удивленно поглядел на князя:

– А кто же к Батыю посольством поедет?

– Федор и Нездила. Сейчас дары для Хана собирают.

Мунгалский воин с изумрудной серьгой и жестокой усмешкой на темном лице немедля встал у Евпатия перед глазами. А еще пришла тоскливая мысль, что горячий и лихой Федор поедет на такое опасное дело без него. Кто же остудит его пыл? Кто убережет? Нет, нельзя его одного отпускать.

– Лучше отправь меня к Батыю, княже! Больно горяч Федор, много воли на себя берет, а кроме меня с ним никто не сладит.

Князь поскреб бороду.

Настасья охнула и уже в дверях оборотилась на Юрия с испуганными глазами.

– Да нельзя ему ехать!

– А что так? – опешил князь.

Настасья замялась, посмотрела на мужа, который стоял, глядя в пол. И через силу отвечала:

– Недуг у него. Иной раз проснется, и не помнит ничего, не знает кто он, никого не узнает. Каждый раз помогать вспомнить приходится, иначе буйный становится, может беды наделать.

Юрий замолчал и внимательно поглядел на Евпатия, как бы прикидывая что-то в уме. Потом вздохнул и, не оборачиваясь, сказал строго:

– Ты ступай, Настасья, ступай. Евпраксии помоги в дорогу собраться, а мы поговорим.

Та поклонилась и, понуро склонив голову, вышла за дверь. Юрий убедился в этот раз, что она ушла, и спросил:

– Ну так что? Поедешь с Ингварем?

Евпатий с трудом поднял на Юрия пылающий взгляд и отвечал:

– Надобно мне к Батыю. Недруга своего давнего я повстречал, нет мне покоя, пока он землю нашу топчет, пока голову свою поганую на плечах носит. Тут мне недуг мой яростный помехой не будет. Прошу, отправь меня с Федором.

Юрий нахмурился и принялся расхаживать по покоям, заложив руки за спину:

– Мне в посольстве, что к Батыю отправляю, не ярость нужна и не бешенство, а холодная голова. Переговоры вести, время выиграть, пока подмога придет. Ты же туда мстить собрался ехать. Видал я, как вы с тем нехристем друг на друга смотрели. Так ты рязанской земле добра не сделаешь. Что до того, что Федор горяч, так я затем с ним Нездилу и отправляю. Он хоть и привык все золотом мерять, зато расчет имеет и обхождение, а это в таком деле важно. Так что езжай в Чернигов, нечего тут говорить.

Евпатий все стоял, словно прикованный к месту, и тяжело дышал, глядя перед собой. Юрий подошел и, положив ему руку на плечо, молвил уже более ласково:

– Собирайся, Коловрат, езжай. Дорога долгая впереди. Ингварь уже ждет тебя.

И князь, погруженный в свою думу, вышел из покоев, оставив Евпатия одного.

Евпатий и княжич Ингварь с малой дружиной гнали как могли, меняли коней и снова мчали, взбивая снег. Через широкие поля с мерзлой травой, по узким просекам через дремучие леса, по речушкам, ломая тонкий лед, через мирные веси и заимки, где уютно курились над трубами сизые дымки, и никто не знал еще о страшной вести, которую несли гонцы.

Всадники ехали молча, глядя только вперед, и старались не оборачиваться, слишком сильно сжимала сердце тревога, слишком много дорогого было оставлено позади. Только сильнее склонялись витязи к холкам коней, только щурили глаза от холодного ветра, но никогда не спускали взгляда со своей далекой цели. Там, еще за много верст впереди, ждал их град Чернигов. Кони, чувствуя нетерпение седоков, косили глаза и храпели, выдыхая облака пара. Иногда они, не снимая пропахшей лошадиным потом одежды, прерывались на короткий сон, глубокий и тяжелый.

Короткие промозглые дни сменялись беспросветными ночами и уже слились в сплошную череду, когда попавшийся им пограничный разъезд черниговской дружины, встретив рязанских гонцов с удивлением и беспокойством, рассказал, что до города осталось меньше полудня пути. Евпатий коротко кивнул и наддал пятками своему коню, нужно было успеть к черниговскому князю до темноты.