***

— Аннет, да постой же, ради бога! Энни! Пого…

Бац!

Белая дверь с раззолоченными виноградными лозами захлопнулась перед самым носом короля, отрезав ему путь в покои маркизы де Клематис. Вот так. Будто не было воркований под луной, распугиваний первых соловьёв поцелуями и страстными стонами, будто не для них цвели жасмин с сиренью и распускались белые лилии в зеркальных прудах Нового парка… Поди, пойми, что творится в головке прекраснейшей из женщин? Вчера она растворяется в тебе, сегодня же — сбегает, рассерженная. А всё из-за чего?..

— Никакая я вам не Энни, — довольно-таки грубо для маркизы огрызнулись из-за двери. — Подите прочь, сир! У меня уже поперёк горла ваши переговоры… «Весьма успешные!» — с горечью передразнила она. — Я не желаю вас видеть, вот. Ступайте — и женитесь хоть на сотне королев, а ко мне больше не подъезжайте. Нам с Анри и без вас хорошо.

— Фу, маркиза, как это… пошло, — несколько растерянно отозвался Его Величество Генрих. — Я же не хотел ничего такого… Э-э… Не думал, что тебя это огорчит. Но ты же должна понимать: на карту поставлено будущее Франкии! И ради него всё же можно немного потерпе…

Бац!

Створка дрогнула от весомого удара с той стороны. Судя по характерному хлопку, сопровождённому звуком посыпавшихся осколков, что-то разбилось, причём запущенное в дверь крепкой, не по-женски сильной ручкой. Похоже, в Аннет бурлила-таки капитанская кровь, усмиряемая до сей поры благородным воспитанием и наставлениями сыновних гувернёров и учителей, и протестовать сейчас — лишь вызвать новый приступ возмущения.

— Аннет, — примирительно начал Генрих.

Бац!

— Я только хотел ска…

Бряк!

— Послушай, это уже не шутки.

Дзинь, бух…

— В конце концов, неудобно перед герцогом… — рявкнул в сердцах. — Вот переедешь в Лувр — круши, сколько хочешь, но за мой счёт, пожалуйста. Пожалей фарфор, он не виноват.

Наступила тишина.

Генрих прямо-таки всей шкурой ощущал, как его любимая, гневно раздувая ноздри, взвешивает на руке очередное изделие чайнских или дрезденских мастеров… но, истинно по-королевски вернув самообладание, возвращает на каминную полку, энергично, с пристукиванием. И кидает в сторону многострадальной двери уже только сердитый взгляд.

— Фарфор… — процедила с неописуемым сарказмом. — А у вас, кажется, неплохой опыт по части разборок с любовницами, сир; лихо это вы на слух определяете…

— Аннет, мы, кажется, давно на «ты», — терпеливо напомнил король.

— Нет, Ваше Величество.

Бывшая капитанская дочка в ней уступила место маркизе.

— Нет. Ни на «ты», и вообще… никак. Это даже хорошо, что вы вспомнили чёртовы переговоры. Вернули меня, так сказать, с небес на землю, вправили мозги, тысячу благодарностей, сир, и нижайший поклон. Лучше вам уйти.

— Но, милая…

Генрих вздохнул. Проклятая привычка — в кругу «своих» расслабляться и не просеивать сказанное — подвела. Надо же так было ляпнуть, не подумав, что чёртовы брачные переговоры скоро, наконец, завершатся ко всеобщему благоденствию… Ох, сейчас бы Пико прошёлся бы по поводу его деревенской простоты!

— Не милая, — отчеканила Аннет, — не любимая, не цветочек. Маркиза де Клематис, напомню, сир. И… покончим со всем этим раз и навсегда, мы не дети, в конце концов.

Его величество готов был поклясться, что голос прелестницы дрогнул.

Он прислонился спиной к прохладному дереву, вжался затылком, чтобы хоть немного быть ближе к недосягаемой женщине. И если бы в тот момент в гостевом крыле Гайярда появился кто-то посторонний — наверное, испепелил бы взглядом, лишь бы не мешал.

— Милая… — повторил настойчиво. — Ты не запретишь себя так называть, просто не сможешь. Пойми, я ведь не… У нас с тобой всё гораздо серьёзней. Я ведь не в фаворитки тебя зову.

От сдавленного женского всхлипа у короля так и дрогнули колени. Обычно дамские слёзы его раздражали и выводили из себя, но сейчас — так и полоснули по сердцу, словно ножом. Прикрыв глаза, он вжался ладонями в полированную поверхность, чувствуя, как врезаются в лопатки прихотливые изгибы резьбы.

Зашелестело платье.

— Я… давно не девочка, верящая в добрые сказки, сир.

Он затаил дыхание, стараясь унять бешено застучавшее сердце.

— У нас нет будущего, Генрих.

И такая безнадёжность была в её голосе, что перехватывало горло.

— Нет…

Она помолчала.

— Лучше бы нам не встречаться вновь…

Послышался тихий шорох. Король знал, чувствовал, что сейчас она так же, как он, прислонилась к двери, и разделяет их каких-то пара дюймов, неодолеваемых, но вместе с тем — целая бездна условностей, запретов, предрассудков… Даже сквозь преграды он чувствовал жар её тела. Узких изящных ладоней, замерших там, в двух дюймах напротив его ладоней.

— После того, как мы расстались тогда… помнишь? Я не строила никаких планов, не мечтала, не надеялась: просто твёрдо глядела в будущее — будущее без тебя. Иного и быть не могло. Я была очень зла на тебя, когда узнала, что ты, из лучших побуждений, конечно, приказал лишить меня всего самого лучшего, что со мной осталось — памяти о тебе. А вот сейчас думаю — может, ты был тогда прав? Забыла бы, осталась с хорошим человеком, растила бы сына… Наверное, муж так и старался бы держать нас взаперти, подальше от Лютеции и двора, чтобы я никогда не задалась вопросом: а почему это Анри так похож на нашего короля? Да если бы и спросила — уверена, мне снова милосердно подчистили бы память… Теперь я понимаю, каково это: «Во многия знания — многия печали». Но это моя печаль, Генрих, и больше не смей её у меня отнимать. Может… если будет слишком больно — я сама пойду к менталистам.

— Не смей, — глухо отозвался король. — Слышишь? Поздно. Я не могу этого допустить, ты слишком глубоко во мне засела. Ты — и сын. Аннет, прошу, просто подожди ещё немного. Не могу я сказать тебе всего сейчас, просто не могу! Потерпи.

Её неровное дыхание заставляло сердце сжиматься от жалости.

— Всё образуется. Обещаю.

Шажки в конце коридора, ведущего в гостевые комнаты, заставили его вздрогнуть и открыть глаза.

Замерев от неожиданности, на него смотрел маленький Анри, наполовину растерявший за эти дни «арапчонистый» окрас и теперь всё более походивший на маленького дофина Генриха с неофициального портрета.

Много ли он услышал?

Со дня их знакомства сын избегал его, а во время случайных встреч замыкался в себе, на вопросы отвечал коротко, но главное — отводил глаза. Сейчас же — их взгляды встретились.

— Уходи, Анри.

Голос Аннет прозвучал как-то надтреснуто. Казалось, ещё немного — и она сама лопнет и рассыплется фарфоровыми осколками, как ваза… Мальчик обиженно сморгнул. Но через мгновение на его личике отразилось понимание: мать обращалась не к нему! А к этому большому огорчённому мужчине, так похожему на него, странному, непонятному. Смотрящему при редких встречах с такой же тоской, как сейчас. Маленький Анри очень хорошо помнил обожаемого отца-маркиза и не собирался от него отказываться. Но этот, что стоял теперь перед ним, вжавшись в дверь, словно святой Себастьян, пронзённый стрелами — показался вдруг достойным сочувствия. В нём не было зла… как в тех, например, что их когда-то похитили, держали взаперти, обижали маму и везли куда-то по морю. А мать, хоть и сердилась на него, но как-то по-другому, больше с горечью.