— А точнее? — покусывая губы от сдерживаемого смеха, но изо всех сил напуская серьёзность, спросила аббатиса Констанция.

— Ещё пять. А всего семь: счастливое и гармоничное число, любимое поэтами и мистиками.

— Нет, я имею в виду — там, дальше, в этих стихах всё лишь про цветы? Хризантемы, ландыши, и так далее? И совсем ничего — Боже упаси! — о возможном свидании?

— Ничего, — убито отозвалась её гостья. И запунцовела ещё больше. — А почему — «Боже упаси»? Я бы всё равно не пошла… пока, — добавила задумчиво.

— Потому что, дитя моё, любовная переписка в святых стенах — это… нехорошо. Да ещё доставленная столь необычным способом. Пусть, по твоим словам, никто и не видел появления письма, но отчего-то нынче к сестре Изольде набралась целая дюжина желающих поухаживать за её розами и земляникой, хоть обычно являются добровольно две-три послушницы. И все поголовно норовят сегодня зачерпнуть воды из старого колодца. Я бы приказала установить на нём крышку, да приколотить намертво, — аббатиса лукаво заулыбалась, — но вот беда: второй расположен слишком далеко от сада, и придётся носить воду с самой кухни…

Она, наконец, рассмеялась, заметив неподдельное огорчение на личике Ирис.

— Не беда, с русалкой я поговорю. Чему ты удивляешься? Мы с ней уже с десяток лет добрые подруги; просто остальным об этом знать не следует. Она, как и я, порой изнывает от скуки и любит поболтать. Знаешь, жизнь у нас так однообразна… Да, конечно, мы делаем много добрых и хороших дел, неустанно молимся за короля и наших ближних, но так иногда не хватает глотка свежего воздуха! Ведь за этими стенами, — Констанция повела рукой, — не только соблазны и грехи, там ещё и мир, кипучий, полный событий, порой радостных и величественных, полезных для нашего государства, для малых и великих… Должно быть, во мне всё ещё говорит любовь к той жизни, что вела когда-то Камилла Ангулемская, обожавшая балы, путешествия и новости. Вот только после смерти супруга всё это для меня погасло. Показалось ненужным и бессмысленным. А здесь я, как ни странно, ожила… Думаю, ты меня понимаешь.

Печально улыбнувшись, она осторожно сняла новенькие очки — подарок самого папы Аврелия, изготовленный по его заказу лучшими венецианскими ювелирами, и привычным жестом потёрла переносицу, на которой остался след от дужки.

— Никак не привыкну…

— Матушка, да зачем они вам? — с детской непосредственностью ляпнула Ирис. — Это ведь обычные стёкла, да?

— Молчи, егоза!

Ничуть не осердившись, аббатиса погрозила пальцем:

— Это для большей весомости. Сама подумай: чем старше настоятельница, тем больше к ней доверия. И послушания. Меня назначили сюда в двадцать пять; а некоторым здешним сёстрам было в два-три раза больше; каково-то им подчиняться пигалице, с их точки зрения — девчонке, да ещё бывшей графине? Одно спасало — родство с Его Величеством. Не смели перечить. Но пришлось доказывать, особенно кое-кому, метившему на это место, что и духовным подвижничеством, и разумным управлением я на сей пост подхожу. Но и солидности себе добавлять. Хоть молодость, к сожалению, недостаток преходящий…

Она чуть разогнула золотые дужки, скреплённые особым винтом, и, водрузив обратно, добавила с иронией:

— Настоятельнице в очках прощается даже недостаток лет. Но вернёмся к теме повеселее. Ты не сказала, что там далее?

— О!.. — Ирис опять зарделась. — Просто у меня не всегда получается переводить из одной стихотворной формы в другую: я пока с трудом подбираю рифмы на франкском наречии. В следующих строфах он сравнивает свой любимый цветок уже с драгоценными камнями и жемчугами…

— И ты, разумеется, краше всех!

— Не я, — не удержавшись, девушка хихикнула. — Цветочек. Затем рассказывает, как его обожают птицы…

— Это всё чрезвычайно трогательно и мило, но что там насчёт встречи? Так-таки ничего?

Девушка лишь скорбно поджала губы.

Матушка Констанция хмыкнула.

— Разумно. Если послание перехватят — не придерёшься: воспевал дивные красоты понравившегося цветка… а заодно и напомнил о своём существовании и своей страсти, причём в такой форме, что посторонний, хоть и владеющий османским наречием, не разглядит подтекст. Да твой воздыхатель умён, ничего не скажешь! Он тебе нравится?

— Скорее да, чем нет, — в очередной раз вспыхнула Ирис.

— Милое дитя, да ты скоро сгоришь от смущения. Не стесняйся; с кем тебе ещё говорить о своих чувствах, как не с духовной водительницей? Ведь твою названую матушку сейчас лучше не тревожить… И ты ему ответишь?

«Милое дитя» лишь отрицательно качнуло головой.

— Почему? Не хочешь? Или желаешь помучить, распалить молчанием?

— Из уважения к этим стенам, — ответила Ирис просто. — И… матушка Констанция, мне так нужно услышать ваш совет!

— Догадываюсь.

Маленькая женщина, по сравнению с которой Ирис выглядела рослой, печально улыбнулась, на её миловидном личике заиграли ямочки. Что ей вспоминалось в этот момент? Юность? Первая влюблённость? А может, суровые увещевания духовника, стращавшего гееной огненной за необуздание плотских порывов, и совсем иные доверительные беседы с матерью, которая когда-то и на многое открыла ей глаза, и стоически сносила возмущение дочери, потерявшей голову сразу от троих молодых людей? Один из них грозился, будучи отвергнутым, утопиться, однако после отказа от дома через неделю посватался к другой титулованной глупышке, в отличие от некоторых — засидевшейся в невестах. Другой оказался обычным охотником за приданым, завязшим в долгах: на что-то надо было пускать пыль в глаза свету! Третий вообще не собирался жениться, а намекал на звание «сердечного друга и хранителя девичьих тайн», и даже был бит крепкой дубовой тростью папенькой-графом и ославлен на всю столицу… Не единожды юная Камилла добрым словом помянула советы мудрой матери. Возможно, потому-то сейчас, глядя на Ирис, она не смогла отделаться формальным дружеским увещеванием. А самое главное — не смогла порицать.

— В любви, как таковой, нет греха, — мягко сказала настоятельница. — Грешно — играться в неё, или, того пуще, топтать чужие чувства, причиняя другому страдания. Но как разобраться, любишь ли ты — или просто желаешь любить? Такая тонкая грань между этими состояниями души, что и зрелый человек не сразу разберётся, а уж юная девушка, неискушённая, неопытная — и подавно.

Пристроившись на скамеечке возле её кресла, Ирис с обожанием взглянула на неё снизу вверх. Что-то было в матушке Констанции… притягательное, заставляющее улыбаться каждый раз, едва услышав её спокойный голос, увидев лучистые глаза. Она дружит с русалкой? Неудивительно. Женщины с такими глазами наверняка укрощали тигров и львов, выпущенных Нероном для растерзания христиан на аренах Колизея.

Аббатиса ласково провела по пышным рыжим кудрям, не стесняемым послушнической накидкой.

— Ты хороша, знатна, богата… Правда, титул у тебя странный — ненаследная принцесса. Но неважно: твоё золото, статус свободной вдовы и экзотичная красота заставили встрепенуться сердца многих: и восторженных юношей, и зрелых мужей. Скажу тебе без обиняков: охотников за приданым и за блестящей партией хватает как среди первых, так и среди вторых. Уже сейчас Лютеция бурлит от слухов и предположений: кого ты выберешь? Опасаюсь, что, едва твоё местоположение раскроется, нам придётся выдержать настоящую осаду. Ну, да ничего, справимся… Но ответь сама себе на первый вопрос, приходящий на ум: не является ли твой капитан таким же охотником за богатой вдовой?