производили на меня, человека с импульсивным и взрывоопасным характером, сугубо негативное впечатление. Я допил свой эль и знаками заказал у официантки еще пинту.

– Я не сказитель, – начал Тони, пристально, испепеляюще взглянув на меня, вынудив отвести взгляд. – Приятной байки ждать не стоит. Каждое воспоминание – как будто новое переживание. – Он помедлил еще немного – то ли провоцируя меня, то ли подбирая слова. – Рейс ХХХ, восьмичасовой перелет через океан – тяжелый, даже со всеми этими удобствами в самолете. В ту пору уже запретили курить на борту воздушного судна, и каждый перелет превращался в настоящую муку. Все эти окружающие запахи страха, полного неведения, паники в салоне…

Грэйдвелл вновь замолк на какое-то время – наверное, повторно переживал произошедшие события.

– Это прозвучит безумно, но в тот день я с самого утра осознал, что ничем хорошим перелет не закончится. Запахи окружающего мира как будто кричали на меня, призывая остаться дома. Затхлость и спертость, ощущения смерти – как будто открыл холодильник, а оттуда пахнуло уже месяц как протухшей рыбой. И чем ближе к посадке, тем ощущение становилось гуще, концентрированней, что ли. Никогда со мной такого не было прежде. Это страшное ощущение. – Тони сделал очередную паузу, на этот раз раскуривая трубку. Официантка принесла мой эль, и я с удовольствием сделал глоток холодного напитка.

– Я никогда не испытывал такого ощущения, – продолжил Тони. – Никогда прежде. Я был молод, не понимал своих способностей, а лечившие меня от моего, гхм, недуга, доктора лишь усугубляли мое восприятие мира, пытаясь превратить меня в параноика, шизофреника, больного на всю голову ненужного этому миру засранца. – Он невесело усмехнулся. – Я каждый день боролся с собой вместо того, чтобы принять свои особенности и превозмочь их, превратить из слабостей в мощь. Медицина – настоящее зло, она способна только калечить жизни.

Я мельком взглянул на представителя этой самой медицины – своего друга, но он никак не реагировал – или же всячески делал вид, что его не задевают слова Энтони.

– Я сел в тот самолет, – продолжался тем временем рассказ курильщика, – и мы полетели. Окружающее разложение, вся эта гниль, которую ощущал только я, приводили меня в… Я никогда не мог подобрать правильного слова этому понятию. Не страх, не ужас, не паника, не мандраж. Это что-то такое, что обволакивает тебя, окружает со всех сторон, сжимает с каждым мгновением все сильнее, занимает все свободное место, вытесняя окружающее. Ничего вокруг меня не осталось, все пространство и время заняло это ощущение. Вот уже нет ни самолета, ни людей, ни звуков. Где-то на пике моего погружения в эту невообразимую жуть самолет рухнул. – Грэйдвелл затянулся и вновь окутал себя концентрированным табачным облаком. Слушая его повествование, внимая неспешному ритму и своеобразному тембру голоса, у меня засосало под ложечкой.

– Находясь в этом пограничном состоянии, – продолжал Тони, – я был вне сознания, вне окружающего мира. Много позже, знакомясь с различной литературой, я осознал, что о таком состоянии говорили экзистенциалисты, описывая моменты знакомства с экзистенцией, своим истинным существованием. В этом состоянии ты можешь вступить в диалог с Богом – не просто призвать к нему, как это бывает обычно, просить, умолять, требовать или выторговывать по одностороннему каналу, а именно вступить в диалог. Любая религия учит нас, как обратиться к Господу, но не дает ответа, как превратить свой монолог к Богу в диалог. А это возможно только лично, и только за пределами повседневности, за пределами этого мира. – Тони задумчиво повел вокруг руками, словно пытался изобразить сказанное.

– Мой диалог состоялся в тот день. А когда я вернулся в сознание, в свое тело, все вокруг было в огне. Хаос и множественная смерть. А я лежал на земле, среди обломков воздушного судна, в окружении истерзанных и пылающих тел и груд металла, среди гари, копоти и грязи, измазанный чужой кровью. Из всех летевших в живых остался я один. – Тони улыбнулся, но в его глазах не было веселья. – В буддизме есть легенда о победе Гаутамы над богом смерти Марой, – продолжал он. – Говорится, что борьба эта длилась одну ночь, и оружием Будды была лишь медитация, а победой стало его просветление. Тот же выход за пределы мира, переход в пограничное состояние отчуждения. Описания таких состояний мы видим в книгах о христианстве, иудействе, индуизме. В том или ином виде мы находим их во всех религиях, в каждой из конфессий, в любой вере.

Я не был солидарен с Тони, но в глубине души готов был понять его. Когда с тобой происходит история, выходящая за рамки любого разумного объяснения, есть два пути – свихнуться или обратиться в ту или иную веру. Разум человека социального не может функционировать в волшебном мире чудес, что допустимо лишь для выбравших первый путь. Подсознание активно ищет объяснений, способных удовлетворить потребности разума в восприятии такого окружающего мира. Хочешь ли того или нет, но религия дает такое удовлетворение, которое не требует рационального, научного объяснения. Религиозными ортодоксами становятся столкнувшиеся с предельно необъяснимым, чудесным, волшебным. Даже неловко казалось переходить к теме дедовских бредней – того и гляди, весь религиозный запал Тони вырвется наружу в виде праведного гнева над глумливостью презренных и их внеконфессиональных внуков.

– Тони, – после затянувшейся паузы произнес я мягко, но решительно, – мне кажется, вам не по нраву пришлась рукопись моего предка, ведь там нет Бога, и я, если честно, сам не понимаю, с какой целью он написал ее.

– Как раз там есть Бог. – Грэйдвелл задумчиво покрутил в руках трубку. – Бог, Алан, – это не старик с белой бородой, добрыми глазами и всегда раскрытыми в приветствии руками. Твой дед изобразил его в виде хранителей планеты. Лик Творца для каждого индивидуален. У твоего деда хватило смелости и наития вступить в диалог. А разве Бог не есть хранитель в привычном смысле? Выкладывая на бумагу свой диалог, неизбежно искажаешь суть. Если под хранителями твой дед подразумевал свое видение Бога, то обратное я не пойму – кого имеют в виду эти хранители? Группу людей, все человечество? Или животных? Может быть, органику, порождения углеродной биохимии? Вот вопрос, не дающий мне покоя – кто субъект в ответах хранителей твоего деда?

Тони умолк. Уилл безмолвно пил пиво. Я не знал, что сказать, и сосредоточенно впился в свой бокал. Краем глаза я заметил покидавшую зал пару, привлекшую мое внимание в начале разговора – невысокий пузан с пышноволосой стройной девушкой в обтягивающем платье. Каково же было мое изумление, когда мне удалось увидеть ее