Искренне Ваш, Фредерик, лорд Лайл».

О, эти игривые строки мог написать только Фредерик, неизменно элегантный, ироничный и насмешливый, преисполненный сознанием собственной значимости. Какое-то неясное чувство заставило Еву на мгновение замереть, возможно, надежда или промелькнувшее воспоминание. А может, просто голод? Разве Хенни не пора было звонить к обеду? Разумеется, приятно знать, что о тебе помнят и ты по-прежнему желанна. Что тебя добивается баснословно богатый виконт, который наверняка обедает с самим королем.

Так-то вот, преподобный Силвейн. Что вы на это скажете?

Впрочем, возможно, неприступный Адам Силвейн, красавчик с синими глазами и высокими скулами, даже бровью не повел бы, ведь он казался неуязвимым. Самое совершенное оружие из ее арсенала оказалось против него бессильно. Колкости, кокетство, долгий неподвижный взгляд (испытанный прием, который всегда действовал безотказно) – все ухищрения оставили его равнодушным. Ева вспомнила, как пастор, не задумываясь, снял с себя галстук, чтобы перевязать копыто лошади, и устыдилась своих глупых мелочных мыслей. Да, она вела себя не лучшим образом. Но оставалась еще надежда все изменить.

Вот если бы она могла изменить его.

Холодная отстраненность и спокойная уверенность пастора, пронзительный взгляд синих глаз, будто видевших ее насквозь, вызывали у Евы отчаянное желание пробить этот панцирь бесстрастности. Она и сама не знала зачем. Возможно, ей хотелось доказать, что она на такое способна? Доказать, что она может взять верх над тем, кто лучше ее, как изволила выразиться Хенни, над тем, кто без малейшего усилия, почти ничего не сделав, сумел привести ее в смятение? Или, скорее, она желала выведать, отчего преподобный Силвейн так замкнут и сдержан. Ева чувствовала: стоит раскрыть эту тайну, и пастор утратит необъяснимую власть над ней, так трюк фокусника теряет все свое магическое очарование, когда знаешь, в чем секрет. Она не могла припомнить, чтобы в прошлом какому-нибудь мужчине оказалось под силу обезоружить ее, обронив лишь несколько слов.

Много лет назад Ева поклялась, что никогда не окажется во власти мужчины. Она всегда безошибочно угадывала, кому оказать милость, а кого бросить, предпочитая делать выбор сама.

Печальная история ее матери показывала, что бывает, когда женщина доверяется мужчине.

Ева рассеянно повертела в пальцах письмо Фредерика. Наверное, ей следовало написать виконту, что она зареклась связываться с мужчинами, что отныне ни один из них не сможет пробудить в ней желание. Она больше не будет для них приятным развлечением, игрушкой.

Однако она слишком хорошо знала Фредерика: препятствие лишь разожгло бы его пыл, и он помчался бы в Суссекс быстрее ветра.

Тогда, по крайней мере, ей не было бы так одиноко.

Ева отложила письмо, решив, что, возможно, ответит позднее. Ей не хотелось думать о Лондоне, но острые, как бритва, воспоминания полоснули по сердцу. Едва она оправилась после потери мужа, как былые друзья набросились на нее с безжалостной злобной радостью, точно стая стервятников.

И снова вокруг нее сомкнулась тишина. Задумчиво постукивая кончиком пера по подбородку, Ева посмотрела в окно, но не заметила ничего примечательного. Все те же волнистые холмы Суссекса, поросшие мелким кустарником да редкими зелеными деревьями. Волшебный, полный чудес мир для какого-нибудь мальчишки вроде Поли, который вырос здесь и знал как свои пять пальцев каждую травинку, каждый листок.

Но разве не за этим она приехала сюда? Наконец-то у нее появилась возможность творить собственную историю. Начать все с чистого листа. Решить, чего она хочет на самом деле, вместо того чтобы жить в плену необходимости, подчиняясь жестоким законам борьбы за выживание. Однако… черт побери, как бы не умереть от скуки в этой глуши.

Ева не собиралась томиться и чахнуть, словно королева Шотландии[2] в изгнании (тем более что бедняжка плохо кончила). Сколько можно бесцельно шататься, будто запущенный волчок, готовый завалиться набок. Сделанного не воротишь. До Пеннироял-Грин, похоже, уже докатились слухи о ней. Во всяком случае, кое-кто что-то о ней слышал, а значит, довольно скоро весь городок будет судачить о новой владелице Дамаск-Мэнор. Так что сохранить инкогнито ей не удастся.

«Впрочем, возможно, это и к лучшему», – заключила Ева. Потому что теперь она вольна делать то, что всегда удавалось ей лучше всего (по крайней мере, когда она выступала на сцене «Зеленого яблока» и «Ковент-Гарден» или когда ловила в свои сети мужчину, на которого пал ее выбор), – очаровывать и покорять.

«В этом деле нужен союзник, – подумала она. – Связующее звено между нею и женщинами городка. Быть может, подойдет тот, кто привлекает восторженное внимание женской половины Пеннироял-Грин каждое воскресенье на утренней службе. Тот, кого долг священника обязывает проявлять сострадание и терпимость к прихожанкам, даже если те встречают его бранью и вопят дурным голосом с давно забытым ирландским выговором».

Иными словами тот, кто не так давно лишился галстука.

Помедлив всего мгновение, Ева потянулась за листом писчей бумаги. Нужно дать ему почувствовать себя победителем.

Обмакнув перо в чернила, она приступила к исполнению своего замысла.

– О, преподобный, вы вернулись от леди Фенимор. – Миссис Далримпл, экономка, нерешительно застыла в дверях. Ее длинное лицо вытянулось еще больше обычного, губы дрожали, а большие глаза смотрели печально и виновато. Адам уловил в ее голосе предостережение. – К вам… посетительница… Она ждет в гостиной.

Слово «посетительница» миссис Далримпл произнесла с нажимом, подчеркивая некий тайный, явно зловещий смысл.

– Возможно, у этой… посетительницы… есть имя? – попытался выяснить Адам.

– Она не представилась. – На сей раз экономка многозначительно выделила слово «она».

Миссис Далримпл всегда ревностно охраняла покой пастора, ей хватало ума и решительности держать на расстоянии назойливых посетительниц. Осторожная и прозорливая, она пресекала любые попытки восторженных прихожанок проникнуть в дом преподобного Силвейна, действуя мягко, но непреклонно. Своей кротостью она могла бы остановить армию.

Адам вздохнул.

– Благодарю вас. Я сразу пройду в гостиную. Вы предложили…

– Чай. Да, сэр. Чайный серебряный сервиз, сэр.

Значит, миссис Далримпл сочла посетительницу достойной чайного серебра.

Несмотря на усталость, в Адаме невольно пробудилось любопытство.

– Вы чудо, миссис Далримпл.

– Я делаю все, что в моих силах, сэр, – тихо произнесла экономка.

Остановившись возле зеркала, преподобный Силвейн пригладил волосы, потом поднял руку, ткнулся носом под мышку и принюхался, не пахнет ли потом – ведь он весь день провел на ногах. Проверка его удовлетворила: выглядел он не слишком устрашающе и не смердел. Адам снова бросил взгляд в зеркало и вздрогнул – странно было видеть себя в сюртуке без галстука. Он тотчас вспомнил происшествие на дороге, его мысли, словно притянутые невидимыми ниточками, вновь устремились к графине. Нахмурившись, он тряхнул головой, прогоняя их прочь.