— Да.

— И еще женщины есть?

— Да, товарищ генерал, — ответил Бормотов. — Женщины есть и в отрядах и на подпольной работе.

— Очень хорошо! — И, прищурясь, Панфилов спросил опять: — А партизаны ваши все такие молодцы, как у входа? Документы проверили, но адъютанта моего все же в машине попросили остаться. Неплохо! — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я очень спешу, вы, видимо, тоже. Я хотел вам сказать… (Поняв, что начинается деловой разговор, Евдокия Степановна вышла из комнаты.) Так вот, Александр Иванович, бои ведет наше прикрытие. Через несколько часов немцы войдут в Осташево. Мне известно, что у вас созданы партизанские отряды. В чем вы нуждаетесь сейчас в первую очередь?

— Благодарю, товарищ генерал. Оружие и боеприпасы нами получены. Из Московского Комитета партии и из партизанского центра нам даны указания о развертывании боевых действий.

— Хорошо! — Панфилов поднялся со стула. Теперь он, как и Бормотов, стоял у стола, напротив. На его блестящем плаще, как бисер, держались дождевые капельки. Глаза смотрели твердо, внимательно. Их взгляды встретились. И Панфилов заговорил четко, отрывисто, будто печатал фразы: — Воевать должны армии. И нам, военным, тяжело видеть, когда штатские, мирные люди вынуждены взяться за оружие. Но если так все же случилось, разрешите мне дать вам совет… Сообразуясь с вашими силами, действуйте решительно с первых дней — это важно. Враг почувствует: захвачена территория, но не люди. Население увидит: гитлеровцев можно с успехом бить. Вы, как и все партизаны Подмосковья, на самых ближних подступах к вражеским объектам. У вас преимущество, общее для всех партизан, — внезапность нападения. Но у вас и свои, особые трудности: вы будете действовать в прифронтовой полосе, где концентрация вражеских войск особенно велика. Поэтому выбор места, времени и характер боевой операции для вас имеют особое значение. Решительность, быстрота, непрерывность действий и в то же время нецелесообразность крупных боев… Вот, пожалуй, все, что я хотел сказать.

Бормотов поблагодарил. Спросил, выбирая слова:

— Возможность продвижения гитлеровских армий к Москве все еще велика?

В уголках губ генерала скользнуло что-то похожее на усмешку, но ответ — серьезный, вдумчивый:

— Место, откуда германская армия будет повернута вспять, мне неизвестно. Но я знаю точно — Москву не сдадим. Стоять будем насмерть. И еще скажу, как военный: ударная мощь гитлеровцев тает. Они уже с трудом проползают километры. Скоро речь пойдет о метрах, на которых враг сотрет бронированное брюхо…

Панфилов вскинул голову, энергично протянул Бормотову руку:

— Всего доброго, Александр Иванович! Вы здесь, мы там… Спасибо, не провожайте, выход запомнил…

Он живо повернулся, постукивая каблуками, и вышел.

Бормотов шагнул к окну. По улице отступали наши воинские части. Машины, пехота, лошади, опять пехота. Сгорбленные спины бойцов в топорщившихся коробом плащ-палатках, покачиваются лоснящиеся каски, холодные штыки, санитарный фургон, повозки с ящиками, на прицепе грузовика кидается из стороны в сторону, будто на веревочке, противотанковая пушчонка…

Бормотов подошел к столу. Вынув из кармана нож, отрезал телефонный шнур, кинул аппарат в нижний ящик стола, закрыл на ключ. Рюкзак за плечи — все!

Когда спускался по лестнице, вздрогнул: хрипловато, гулко заговорило радио. Девичий голос объявил:

«Граждане, внимание! Электростанция и радиоузел прекращают работу по причине начала военных действий. Гражда…»

«Милая девушка, — подумал Бормотов. — Хорошо объявила. Именно — начало…»

На улице грузились повозки: уезжала охрана и кое-кто из задержавшихся сотрудников райкома.

12

Совсем стемнело. Со стороны совхоза к Осташеву быстро приближалась автоматная трескотня. Еще ближе — винтовочные выстрелы, взрывы ручных гранат. Тяжело ухнул снаряд в парке.

Бормотов и главный агроном МТС Василий Павлович Елагин перебежали опустевшую площадь в центре Осташева и скоро зашагали по Рузскому тракту. Позади, на окраине Осташева, загорелись дома, и дрожащие отблески заскользили по телефонным столбам, по верхушкам придорожных деревьев.

— Припозднились малость, — сказал Елагин и поправил на плече ремень самозарядной винтовки. — Хорошо, что налегке, без вещей.

Рюкзаки они втиснули на последнюю повозку, уехавшую из Осташева час назад. Самим на повозке места не оказалось, а найти верховых лошадей уже не было времени.

— Ничего, — сказал Бормотов, перепрыгнув блестевшую лужу, — привыкать надо сразу. Ночь — партизанская подруга.

Моросил дождь. Под ногами хлюпало: поверх щебенки стояла жидкая, как кисель, грязь. Елагин поскользнулся, едва удержал равновесие.

— Чер-рт! — И, зло сплюнув, спросил неожиданно: — Бежим, значит, Александр Иванович? Если просто, по-человечески, — бежим?

— Нет! — твердо сказал Бормотов. — Не верю я в это «просто по-человечески». Нет их на свете, просто человеков. Не водятся. Я вот, к примеру, человек, но еще и советский. А еще коммунист, секретарь райкома. И ухожу я тоже не от простого человека, а от фашиста, от гитлеровского солдата. Между нами война насмерть. А на войне всякое бывает — и отступление, и оборона, и наступление. Вот так я хочу думать…

Они шли посредине шоссе. Справа и слева блестела вода в глубоких рвах, высились холмы песка, привезенного для ремонта дороги.

Со стороны Осташева послышался треск мотоциклов. Оба оглянулись. Сквозь сетку дождя сразу во многих местах проткнулся свет фар. Треск нарастал, огненные пятна, покачиваясь, приближались.

— Автоматчики, на Свинуховский мост… Скорей! — сказал Бормотов.

Они бежали все еще по дороге. Наконец гряда песка кончилась. Перепрыгнули канаву, пригнувшись, заспешили к полевой меже, поросшей высоким бурьяном. Но не добежали: сзади хлестнули автоматные очереди. Рикошетя от щебенки дороги, тоскливо заныли пули.

— Ложись! — выдохнул Бормотов и сам бросился на вязкую пашню.

При свете фар было видно, как с десяток вражеских солдат слезли с мотоциклов и стали развертываться в цепь. Елагин отполз вправо и открыл огонь из винтовки.

— Отходи! — крикнул он Бормотову. — Буду прикрывать…

Бормотов выстрелил из нагана.

— Отходи! — прохрипел Елагин. — Ты не имеешь права… В твоих руках район…

Бормотов, не отвечая, стрелял из нагана.

Тогда Елагин сказал:

— Отползай за бугор, оттуда стрелять удобней. Потом отползу и я.

Бормотов пополз. Елагин отстегнул гранату, перезарядил винтовку. Опять стал стрелять в наседавших автоматчиков. Они шли во весь рост, наклонив головы в касках, будто бодаясь.

Вот и бугор. Бормотов перевалил через него, перезарядил наган, стал стрелять с руки и ждать Елагина. Сквозь треск автоматов различались выстрелы винтовки.

«Чего же он? Почему не отходит?» — думал Бормотов.

Послышался взрыв гранаты, второй. И тотчас же третий взрыв, примерно на том месте, где лежал Елагин.

«Чего же он?» — опять подумал Бормотов. И, вслушиваясь в наступившую тишину, все понял.

Когда мотоциклисты промчались мимо, Бормотов поднялся. До боли в пальцах он сжимал наган в правой руке. Левой сдернул с головы фуражку…

Темно, глухо было в поле. Низкое, сырое небо